Дональд Рейфилд «Жизнь Антона Чехова»

На днях прочёл большую и на редкость увлекательную книгу английского исследователя Дональда Рейфилда «Жизнь Антона Чехова» — скрупулёзнейший анализ переписки классика с членами семьи, издателями, друзьями, любовницами и кредиторами, а также дневников его отца и знакомых. Иногда возникало ощущение, что ты погружаешься в их жизнь куда глубже, чем если бы даже смотрел сериал.

Текст переполнен подробностями: что ели, чем лечились, о чём говорили, как писали, почём снимали жильё, куда ездили отдыхать, в чьей компании, чего опасались, к чему стремились — в общем, полная энциклопедия русского быта 2-й половины XIX века показана через первоисточники. В самом начале Рейфилд определяет «точку отталкивания»:

«Советская традиция избегать «дискредитации и опошления» образа писателя (формулировка из постановления Политбюро ЦК КПСС, запрещающего публикацию некоторых чеховских текстов) и по сей день вселяет в российских ученых сомнения в необходимости предъявлять публике чеховские архивы во всей их полноте».

Работа Рейфилда как раз и состоит в том, чтобы эти сомнения развеять и отказаться от кастрированного образа «советского Чехова», показав жизнь Антона Павловича во всей полноте. Со времён университетского курса у меня остались смутные воспоминания об образе Чехова, как слабого и мягкотелого человеке, воплощавшего представления железнорукого пролетария о «гнилой интеллигенциии». Книга Рейфилда показывает его совершенно другим — мужественным, щедрым, невероятно работоспособным и любящим жизнь.

Антон Павлович был типичный self made man. Папенька Чеховых, Павел Егорович, был слеплен из особенного сорта человеческого гумуса, был калиброванный мудак из тех, что всех учат как жить, сами будучи неспособны ни к какого рода производительному труду. В школьные годы Антоши, он держал в Таганроге лавку:

«Отпускал Павел Егорович и кое-какие лекарства. Одно из них, под названием «гнездо», помимо прочего включало нефть, ртуть, азотную кислоту, «семибратнюю кровь», стрихнин и сулему. Оно имело абортивное действие и приобреталось мужьями для своих жен. «Много, вероятно, отправило на тот свет людей это „гнездо“», — заметил как-то уже получивший медицинское образование Антон.»

Со временем, лавка прогорела, Павел Егорович бежал от долговой ямы в Москву, за ним потянулось всё немаленькое чеховское семейство, оставив 17-летнего Антошу в одиночку воевать с кредиторами. Так закалялся характер Чехова.

Позже, он будет писать по сотне рассказов в год (это примерно один в три дня), чтобы обеспечить кров и пропитание не только себе, но и отцу, матери, любимой сестре Маше, раздолбаю и алкашу Коле, и просто алкашу Саше, и ещё куче, куче народу. Он будет покупать имения, строить дома, следить за земледельческими работами, нанимать прислугу и делать ещё тысячи важных дел. И всё это на фоне почти всегдашней борьбы с туберкулёзом, который, в конце концов, его и доконает.

Будучи человеком, фанатично отстаивающим идею личной свободы как высшей ценности, Чехов оставит за собой длинный шлейф красавиц, добивавшихся от него супружеских уз, но лишь на какое-то время разделивших с ним постель. Многие из них будут преследовать его десятилетиями. Даже Ольга Книппер, которой незадолго до смерти писателя удастся приручить его, не получит его в своё распоряжение полностью. Впрочем, ему тоже придётся терпеть её «служебный роман» с Немировичем-Данченко.

Почти до самой смерти Чехов будет считать своим призванием медицину, а литературу — всего лишь «любовницей». Будет собирать деньги для борьбы с эпидемиями холеры, строить сельские школы и почтовые отделения.

Рейфилда не интересуют литературоведческие изыскания, его задача показать быт, что он и делает весьма тщательно, включая подробный анализ здоровья Чехова и его денежных дел. На этом фоне всплывают мелкие политические детали, расцвечивающие сцену: вот в библиотеке сожгли около трёхсот книг за неблагонадёжность; вот церковь запретила играть пьесу Гауптманна на государственных сценах, поэтому её играли только на домашних театрах; вот Чехову не удаётся отправить рукопись из Ниццы почтой, поскольку тогдашний президент Франции и русский император заключили соглашение о запрете на пересылку книг в Россию, чтобы пресечь проникновение подрывной литературы; вот Горький приходит в гости к Чехову и всё время, что они говорят, под окнами ходит жандарм, стерегущий «буревестника русской революции».

Параллельно, всплывают откровенно фривольные пассажи. Например, издатель Лейкин, годами державший Чехова в кабале, но ценный своим умением договариваться с цензорами, жаловался Антону Павловичу (как пациент — врачу) на свой большой живот. В ответ на бесконечные жалобы тот выписал Лейкину рецепт:

«Найдите себе бонну-француженку 25–26 лет и от скуки тараканьте ее во все лопатки. Это хорошо для здоровья».

Книга объёмная, пришлось сделать много пометок, их набралось столько, что цитировать нет никакого смысла. Проще (и полезнее) прочесть книгу. Она хороша.

Напоследок, приведу цитату, вымаранную государственным цензором из чеховского «Рассказа старшего садовника»:

«Веровать в Бога нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте!».

Собственно, на этом и закончу.

Originally published at idiot-daily.ru on August 12, 2016.