Книжка-колыбельная
Как устроены японские книги на один вечер
В Японии, так же, как, наверное, в Европе, большим спросом пользуются “книги на один вечер” — богато иллюстрированные короткие истории, которые родители читают вместе с детьми перед сном.
В России такие издания менее распространены: есть представление о том, что книга должна быть “многоразовой”, и если её читают перед сном, то это будет либо сборник рассказов, либо одна длинная книга, которую читают по главам, или до тех пор, пока ребёнок не уснёт. По содержанию в отечественной традиции такие книги могут быть и приключенческими историями, и сказками с философским подтекстом, и чем угодно еще, но они существуют независимо от того, когда и как их читают. Иначе говоря, такие книги можно читать и в любой другой ситуации, не только на ночь. В Японии же я регулярно встречаю издания, которые представляют собой путешествие от бодрствования ко сну: с точки зрения содержания они четко привязаны к ситуации чтения, эту ситуацию поддерживают, и отчасти даже создают. В этой статье я покажу один из примеров:
“Лунная ночь и очки” — это короткий рассказ, который еще в начале 20-го века написал Огава Мимэй. Он неоднократно был иллюстрирован, и сейчас у меня в руках оказалось одно из недавних изданий, 2015 года, графикой в котором занималась Кадзуэ Такахаси ( 高橋 和枝).
С точки зрения формального сюжета история рассказывает о том, как лунной ночью, когда город уже засыпал, бабушка сидела у окна и штопала одежду.
Заслышав шаги и стук в окно, она увидела на улице человека, который продавал очки:
Бабушка, которую уже подводило зрение, решила купить пару, чтобы не так тяжело было заниматься вязанием:
Когда продавец скрылся и виду, на улице остались только колышущийся аромат цветов и трав:
Разворот выше очень характерен для японских детских книг. Это выдох, пауза, которая позволяет замедлиться, перестать следить за событиями и действиями, и обратиться к состоянию. Как если бы человек возвращался домой в мыслях о работе и предстоящих делах, но услышал вдруг, как поёт соловей, и остановился. И всё — тоже остановилось.
Вернувшись к вязанию, бабушка вновь услышала, как кто-то постучался в дом. Подумала: “Кого там снова принесло в такой час?” — и пошла открывать. За дверью стояла девочка, которая рассказала, что работает рядом на фабрике, где делают духи, и по дороге домой она поранила палец. Увидев, что в доме горит свет, а в комнате сидит бабуля, она подумала: может быть, она может мне помочь.
“Ну давай, посмотрим, что там у тебя с твоим пальцем” — и бабуля надела очки, чтобы посмотреть на порез. Когда же она это сделала, то увидела, что перед ней вовсе не девочка, а бабочка:
Тут бабушка вспомнила рассказы, в которых говорится, что иногда в такие поздние лунные вечера бабочки превращаются в людей и заходят в дома.
В этой созерцательной истории, построенной на нюансах, кульминация — тончайшее событие: полет ночного мотылька, которому досталась роль драматургического центра. То, что действие, находящееся на грани различимого, оказывается в центре внимания, позволяет ощутить прозрачность и хрупкость всех предшествующих событий истории, как если бы страницы книги были сделаны из кальки или волокнистой полупрозрачной бумаги.
Ощущение пограничности события, которое задано внезапным введением фантастического превращения в ткань очень повседневной истории, при этом четко связано с програничностью в состоянии читателя: именно при переходе от бодрствования ко сну возникают образы, скрещивающие реальность и сон в неожиданные и замысловатые комбинации. Они всё еще ощущаются как реальные, но уже обладают нехарактерной для бодрствования свободой, с которой образы повседневной жизни переплетаются друг с другом.
Когда историю только начинаешь читать, то по привычке следишь за действием, и ждешь бури после затишья, но этой бурей становится полёт мотылька. После него — только тишина, запахи цветов, еще более сильные после “грозы”:
А после — уже совсем беспредметная ночная прохлада и безобъектное бардо сновидения:
Дом, наконец, погружается в сон, и главный герой — читатель — тоже:
Чтение книги, сюжет которой завязан на ситуацию чтения— специфический опыт, в котором происходящее в книге во многом предвосхищает и формирует опыт читателя — в том числе, телесный. Это отлично работает с засыпанием, но отнюдь не любое действие может быть сопровождено книгой таким способом. Для того, чтобы эта синергия между книгой и читателем состоялась, нужно, чтобы читатель не был занят ничем, кроме чтения (работа, спорт, уборка и т.д.), но при этом все же совершал действие в пассивном режиме, то есть меняя состояние: в данном случае — переходил ко сну. Тогда читатель и книга могут войти в этот особый род резонанса, который происходит с книжками-колыбельными.
Другим похожим пассивным переходом может быть перемещение из одной точки в другую в самолете, машине и т.д. Представьте чтение “Москвы-Петушков” в поезде. Это совсем не то же самое, что чтение той же книги дома. Именно поэтому такую синергию будет сложнее организовать, если книгу читают на пляже или в домашнем кресле: там не происходит этого пассивного перехода и изменения состояния читателя.
В заключение вспомню повесть, в которой задействованы оба состояния — и физическое перемещение, в поезде, и ментальное, от бодрствования ко сну— “Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов” Ёко Тавада. Откройте её в своей следующей дальней поездке.
