Современное убранство квартир. Поиски стереотипа при помощи видавшей виды пишущей машинки
Джордж Нельсон
В 1971ом году в СССР издали (в переводе Куниной и Сильвестрова) сборник статей Джорджа Нельсона “Проблемы дизайна” (1957). Нельсон был не последний человек в дизайне, так что его мнение по многим вопросам интересно и поныне. Ниже одна из его заметок.
«Фанерно-фикусовая школа дизайна» — так назвал этот стиль один сердитый читатель журнала «Interiors». Сомневаюсь, чтобы он это выдумал сам, ибо такое название явно давно уже напрашивалось. Тому каких-нибудь два десятка лет Ирвин С. Кобб определил «модерн» как «стиль для любителей жить в аквариуме». Но люди уже не так боятся стеклянных стен. Я читал в газетах, что в каждом из десяти тысяч (а может быть, ста тысяч?) одинаковых домов в Левиттауне, Лонг-Айленд, имеются одинаковые большие венецианские окна, а это означает победу современного стиля. Наблюдение это целиком и полностью подтверждается любым номером любого из 35-центовых журналов по домоводству.
Времена меняются, и меняются быстро. Всего восемь-девять лет назад один мой знакомый архитектор приобрел фургон. Дело в том, что упомянутый архитектор создал проекты нескольких современных домов и добивался, чтобы они были опубликованы. Но у его клиентов не было ни современной мебели, ни прочих аксессуаров. Поэтому, чтобы получить необходимые снимки интерьера, он погрузил в фургон фотографа с фотоаппаратами и лампами, большой фикус (фанерные стены уже существовали в домах), два-три стула и кресла Аалто, кофейный столик современного типа и несколько черепков доисторического вида. Узнал я об этой радикальной процедуре, просматривая фотоснимки с изображениями домов. Его заказчики проявили поразительное сходство вкусов в меблировке, аксессуарах и выборе растений. Именно тогда все это и вышло наружу.
Решительность, с какой архитектор разрешил проблему современного убранства квартир (по меньшей мере для целей фотографирования), произвела на меня сильное впечатление.
Оказывается, чтобы попасть на страницы одного из наиболее передовых изданий по вопросам архитектуры, достаточно было иметь фургон, кое-какую мебель и другую бутафорию, хорошего фотограф и фикус, способный выдержать связанные с переездами передряги.
Из чувства справедливости к приятелю добавлю, что особого выбора у него не было. Еще в 1941 году представлялось совсем не легким делом найти хорошую современную мебель, а что до тканей и прочего, то их фактически невозможно было достать.
Необыкновенная легкость, с какой были произведены все эти превращения интерьера, не перестаёт меня удивлять. Это чувство разделяет и упомянутый в начале статьи сердитый читатель (очевидно, декоратор по профессии).
«Если рекламируемые вами интерьеры станут правилом, — пишет он, — то огромному большинству из нас придется закрыть лавочку. Изготовление нейлоновых сеток для зеркального окна в 30 футов не занятие для драпировочных ателье. Мало кому нужен декоратор, чтобы разместить два-три имзовских стула у встроенной тахты и поставить в угол фикус…».
Я никогда не думал, что настанет день, когда я хоть в чем-нибудь соглашусь с декоратором, а ведь мне приходится считаться с экономической стороной проблемы убранства квартиры. Но факт тот, что современный интерьер вызывает у меня нисколько не меньшее отвращение, умеряемое только скукой. В довершение бед не так уж приятно оказываться на положении не только критика, но еще и одного из виновников. Не припомню точно, когда это чувство начало зарождаться во мне, но в один прекрасный момент (также перед войной) я понял одну из главных особенностей современного убранства квартир. В конце 30-х годов группа студентов предприняла издание архитектурного журнальчика. Мне довелось недолгое время сотрудничать в нем и присутствовать в этой связи на заседаниях редакции, собиравшихся в различных квартирах. Любопытно, что, в сущности, то была одна и та же квартира: белые оштукатуренные стены, закрытая грубым сукном кушетка кустарной работы, неизменная радиола «Энсли» («Энсли» была единственной радиолой в светлом футляре и без всяких украшений); над камином, с нарочитым пренебрежением к симметрии, — одно из произведений Миро (или что-нибудь в этом духе), возле камина — обязательное кресло последней модели. При третьем знакомстве с одной и той же квартирой с разными адресами вам становилось не по себе. То был не стиль, в границах которого человек свободно выражал себя, а униформа. Так некоторые женщины носят ювелирные изделия Кальдера, чтобы афишировать свою любовь к современному искусству. Или же (это тревожило меня пуще всего) это походило на подделку под стиль эпохи Георгов или французский провинциальный стиль, предлагаемую некоторыми декораторами зажиточным обитателям пригородов. Если современный стиль открывал возможности для большей свободы и гибкости, тогда почему же наиболее шумливые его представители регламентировали себя так же сурово, как те декораторы, которые просто не могут взглянуть на камин, не почувствовав неодолимого желания поставить по бокам его два кресла, два одинаковых столика, две лампы и две крошечные серебряные пепельницы? Десяток лет назад подобные мысли были прямо-таки еретическими и быстро подавлялись. Но по мере того как шло время и нашему бюро периодически приходилось заниматься домами, проблема современного интерьера стала нас раздражать. Мы также воевали с декораторами, которых наши клиенты нанимали «делать» комнаты. Обычно это были дамы, пребывавшие в счастливом заблуждении, что современный стиль попросту новый приятный вариант ампира или бидермейера. Кроме того, время от времени мы принимались искать несуществующий товар. Один раз я выписал из Финляндии чуть ли не целый пароход мебели, но мои друзья расхватали ее, прежде чем нам представился случай предложить ее нашим заказчикам, как это сделал мой приятель — владелец фургона. Оно, собственно, и к лучшему, так как стоявшая перед нами проблема имела очень мало отношения к тому или другому предмету меблировки, но в то время мне это было невдомек. Что же до интерьеров, то сомневаюсь, что мы когда-либо создали или сотрудничали в создании интерьера с начала и до конца. С войной и вынужденным прекращением гражданского строительства у нас нашлось время поразмыслить о старых профессиональных грехах и снова обратиться к литературе.
Вот тут-то мне и пришло в голову, что будет небесполезно ознакомиться, как решают проблему интерьера мастера современной архитектуры.
Первым подвернувшимся для обозрения домом была знаменитая вилла Савуа, построенная Корбюзье в сельской местности неподалеку от Парижа. Сам дом — это коробка на сваях, поставленных посреди лужайки (не слишком удачное описание одного из восхитительнейших архитектурных проектов нашего времени!). Однако в отношении интерьера дом, казалось, ничего не мог нам дать. В полупустых комнатах стояло по нескольку металлических стульев и столов. Складывалось впечатление, что после возведения каркаса Корбюзье устранился от всякого дальнейшего участия. Зато мастерская и квартира самого Корбюзье в Париже выглядели чудесно, хотя и казались несколько пустоватыми, но между тем, что сделал он, и мучившими меня проблемами, видимо, не было ни малейшей связи.
Потерпев неудачу, я не прекратил своих исследований. Имелся еще великолепный дом Тугендхата, построенный Мис ван дер Роэ, — дом, где в гостиной у облицованной ониксом стены были красиво расставлены четыре мисовских барселонских кресла. В этом доме архитектор явно контролировал работы до тех пор, пока не был вбит последний гвоздь, но, насколько я мог тогда судить, в целом здание больше походило на музей, чем на жилой дом. Оно никак не отвечало привычкам и потребностям семей, с которыми мне доводилось встречаться. Не на много лучше обстояло и с домами Райта. Его комнаты казались меблированными еще до того, как туда поставили мебель, и вызывали чувство, что всякая попытка в этом направлении была бы неоправданным посягательством. Думается, что сам Райт также ощущал, ибо его стулья, столы и даже кровати лишь повторяли квадратные, шестиугольные или круглые очертания самих домов. Когда впоследствии мне представилась возможность расспросить его лично, он не проявил интереса к мебели (в смысле отдельных декоративных предметов), и его нисколько не заботили функциональные проблемы, связанные с конструированием стульев, ибо сидячее положение он считал нефункциональным. Он также не любил картин и не находил им применения как настенным украшениям. Это обескураживало человека, погрязшего в пустоте современного убранства домов. Теперь-то нам ясно, что работа каждого из названных архитекторов имела самое прямое отношение к современному интерьеру, но прежде, чем я понял это, утекло немало воды. Невозможно постичь принцип, если вы озабочены только отысканием формул и приемов для подражания.
Сейчас трудно поверить, что в течение всего этого периода поисков и сомнений мне ни разу не пришло в голову, что было бы не вредно сформулировать рабочее определение того, что я понимал под «современным убранством», и тем самим попытаться получить какое-то представление о связанных с этим целях и процессах. Вместо этого бесцельные поиски снова привели меня к книгам и прошлому. Быть может, ключ следовало искать в спокойном формализме эпохи федерации, в мрачноватых комнатах Новой Англии, в овальных залах позднего французского Ренессанса — словом, в чем угодно. Разумеется, декораторы семь раз на неделе переносили целые куски и меблировку этих комнат в столовые Оклахома-сити и салоны Скэрслейла, но идиотизм и нечестность этого вида рэкета слишком очевидны, чтобы на нем стоило останавливаться. В самом деле, ответ на поставленные вопросы следовало в такой же мере искать в работе архитекторов прошлого, как и в лучших образцах современного стиля, но, повторяю, когда ищешь формул, нельзя распознать принцип. Как обычно, необходимый урок был преподан самой жизнью. Им послужило начало моей дружбы со скульптором Ногучи и посещение его мастерской. Огромная квадратная комната с верхним светом в центре служила и студией и гостиной. Она всегда была загромождена множеством вещей: инструментами, материалами, незаконченными работами, разного рода моделями, полупустыми коробками с печеньем, трофеями путешествий. Сидеть приходилось на покрытой ковром доске или рахитичном кухонном табурете. Всякий раз комната выглядела по-другому, но в худшую свою пору она была в десять раз восхитительнее лучших из виденных мною образцов.
Затем нам довелось заняться переделкой дома, построенного в 80-х годах прошлого века. Средств для внешней перестройки не было, поэтому пришлось ограничиться интерьером. Работы велись в гостиной и в кабинете. Первая оказалась просто одной из множества подобных гостиных. Кабинет же, судя по непроизвольной реакции видевших его людей, был великолепен. К убранству гостиной был применен довольно последовательный модернистский подход. Кабинет обошелся без всякого «подхода». Стены с потрескавшейся штукатуркой были увешаны полками — книги занимали целиком одну стену и часть другой. Радиола и длинный низкий шкаф были сделаны и установлены плотником, письменный стол заменяла лишняя дверь, облицованная пластиком. На стенах — две никак не связанные между собой картины, несколько африканских масок, с полдюжины чугунных украшений. И на всех горизонтальных поверхностях невообразимая смесь разнообразнейших предметов: раковины, кактусы, какие-то остовы, старые журналы, пустые рамки для картин.
Мало-помалу в том, что я любовно мнил своим мозгом, забрезжил свет. Гостиная была «декорирована», и потому в ней не было ничего особенного. Кабинет же вообще не декорировали, и он был хорош. Люди и я сам реагировали не на дизайн интерьера, а на что-то другое. Этим «другим» было непосредственное бессознательное проявление личных вкусов и занятий человека. В гостиной вас как бы ждал вежливый прием, притязавший на теплоту, но в итоге оборачивавшийся пустотой. В кабинете же перед вами раскрывалась личность человека, и это было столь же лестно, как доверие закадычного друга. В сравнении с таким непосредственным общением «убранство» мало что могло дать. Было не так уж важно, на чем сидеть в этом кабинете: на новейших стильных стульях или старом бочонке из-под пива. Над этим стоило призадуматься.
Продолжив эксперимент с этими двумя комнатами, можно было бы и гостиную сделать восхитительным местом. Надо было только подойти к проблеме так же прямо и честно. Если бы ее внутреннее убранство больше отвечало ее назначению как места, где время от времени собираются семья и гости, если бы ее безличный характер был не прикрыт, а наоборот, подчеркнут, эта комната импонировала бы нам не меньше, чем кабинет. Иначе говоря, она оказывала бы аналогичное эмоциональное воздействие, хотя и в другом роде. Поэтому-то гостиная в доме Тугендхата и производит такое большое впечатление. Ее четыре изящных стула и кофейный столик могут восприниматься как символы основных средств, необходимых для светского общения. Ничего другого там нет, так как ничего больше и не требуется. Многих такой способ «убранства» шокировал бы, но на самом деле шокирует вовсе не убранство, а искренность выражения идеи. Многие из нас находят искренность утомительной. Этим, вероятно, и объясняется, почему нация тратит столько энергии, чтобы приучить молодежь спокойно вести себя в обществе. По поводу тугендхатовской гостиной следует добавить, что высказанные выше мысли «не объясняют» ее.
Мис ван дер Роэ — архитектор, наделенный необычной восприимчивостью и сильно развитым личным вкусом. Его дом выглядит так, а не иначе, потому что он этого хотел. Аналогичный подход к проблеме убранства гостиной с равным успехом может найти свое выражение в сотне различных решений. Именно эта возможность бесконечного количества вариантов так угнетающе действует на людей, которые всегда ищут готовых приемов и формул. Куда легче и безопаснее следовать формуле, чем пытаться выработать принцип. Вот почему так называемее современное убранство в основном сводится к фанере и фикусам и почему оно так непереносимо скучно, хотя ни в фанере, ни в фикусах как таковых нет ничего плохого.
Стоит только постичь различие между принципом и формулой, и начинает становиться ясным, какой урок следует извлечь из книг. Ваша кухня в раннеамериканском стиле превращается из очаровательной декорации в яркое выражение образа жизни. В этой комнате воплощена сама идея «кухни». Несмотря на множество предметов, которые в наше время считаются декоративными, она не содержит «декорации» в современном смысле слова. Заметьте, что хотя кухня 1649 года безнадежно устарела по сравнению с кухней 1949 года, это не уменьшает ни вашего восхищения, ни радости, ибо человек реагирует не на детали, а на существо. В японском интерьере перед нами великолепный пример того, что происходит, когда проблема проектирования интерьера решается на самом высоком уровне. Здесь все одновременно исполнено смысла и декоративно. Идея убранства на манер узоров из крема на торте начисто отсутствует. Висящая в этой комнате картина — образчик прописей, но он изготовлен для того, чтобы его читали. Стойка с оставшейся на ней корой в углу токонамы очень декоративна, но она, кроме того, поддерживает балку. Углубление в полу красиво выделяется среди циновок, но оно устроено для очага. Поверхность пола состоит в основном из четырех гармонично подобранных структурных элементов, но каждый из них в тоже время образует законченное целое, исполненное смысла как с точки зрения их использования, так и по отношению к зданию в целом. Можно было бы подумать, что восторг, в который эта комната приводит современного дизайнера, объясняется поверхностным сходством, действительно существующим между традиционным японским интерьером и комнатой нашего времени. Бесспорно верно, что работа одних эпох больше отвечает нашим вкусам, чем работа других. Но не менее верно то, что рекомендовать простоту вместо, скажем, сложности значит сводить дело не к принципу, а к формулам. Современная комната может быть скромной или богатой, заставленной или пустой, светлой или темной, площадь ее может использоваться расточительно или экономично. И при всем том она может знаменовать и успех, и полный провал. Обсуждение вопроса о принципе может представлять интерес до известного предела, после чего внимания требуют конкретные проблемы. Иначе говоря, мы все хотим получить быстрый и легкий ответ. Как именно был создан проект очаровательной современной спальни? Каким способом было придано ощущение тепла той или иной комнате? Как создать восхитительный кабинет для человека, который не собирает африканских масок, бабочек или раковин, не читает книг, не слушает музыки? Конкретный ответ может быть дан только применительно к конкретному решению. Общий же ответ можно сформулировать лишь в выражениях, которые смутят большинство людей и будут неприемлемы для них.
Современное убранство квартир потому и находится в таком ужасающем состоянии, что это убранство. Под убранством же я понимаю то, что понимают под ним большинство людей: загромождение жилой площади разного рода специально подобранными предметами до тех пор, пока ее пустота не перестанет смущать обитателей. И, конечно, расстановка этих предметов согласно определенным принятым правилам, чтобы результат был приятен на вид. Кстати, у Бальзака встречается одно замечание по вопросу о «пустоте». Среди его восхитительно непристойных повестей, именуемых «Озорными рассказами», есть рассказ об отце Амадоре, нищенствующем монахе, чье религиозное усердие уступало разве его мужественности. Амадор попадает в замок, владелец коего и его жена не ладят между собой. Их вечные ссоры отравляют жизнь всем обитателям замка. Лорд пытается найти утешение в обществе хорошенькой служанки, что не улучшает его отношений с женой. В эту обстановку супружеских свар и попадает отец Амадор, который с истинно средневековой непосредственностью убеждает служанку посвятить ему все свободное время, соблазняет дочь хозяев дома и, наконец, наслаждается более зрелыми прелестями самой владелицы замка. Вслед за этим происходит нечто вроде религиозного возрождения, и женщины замка дают понять лорду, что постоянное присутствие отца Амадора абсолютно необходимо для спасения их душ. Во время одной из шумных ссор между хозяином и хозяйкой Амадор предлагает первому выход. «Милорд, — шепчет он в августейшее ухо, — думаю, вы убедитесь, что, когда рот женщины полон, значит, у нее пусто где-то в другом месте». Покровитель Амадора переваривает мудрый совет, поднимается и ведет супругу в спальню, и с той поры все в замке жили счастливо.
Мне также кажется возможным, что, когда комната полна в смысле описанного выше убранства, пустота может проявляться в жизни ее обитателей. Как сделать «кабинет для занятий» для людей, которые ничем не занимаются? Как создать восхитительную комнату для скучных людей? Как отразить в проекте комнаты мысли и занятия ваших клиентов, если их занятия заключаются в созерцании телевизионного экрана, а мысли вообще отсутствуют? Конечно, это можно было бы сделать. То была бы комната с выкрашенными в один цвет полом, стенами и потолком, с ломберным столом (инкрустированным плутонием, если эти люди богаты) в одном конце и скамеечками в другом, на которые каждый преклонял бы колени во время передач с Милтоном Берли.
К счастью, проблема редко предстает перед дизайнером в столь грозно обнаженном виде, а от пустоты, о которой я говорил, страдаем все мы. К тому же дизайнер ничего не добьётся, если станет винить в собственных недостатках своих клиентов. Никто не заставит его работать на них, если он считает, что овчинка не стоит выделки. Беда, любезный Брут, не в наших заказчиках. Если на то пошло, то я еще не встречал клиента, хотевшего бы фанеры и фикусов.
