Какие у вас планы?
Вы не думайте, что мне в Лондоне нравится все. Не все. В начале XX века город дал слабину — позволил провести по себе мерзкий Кингсвей (издыхавшая викторианская эпоха боролась с нищетой и проституцией) и прорыть под ним туннель для транспорта будущего — трамвая, который умер во сне через пару десятков лет. Новорожденнная викторианская эпоха объявила о своем приходе переездом королевского двора в вымученный Букингемский дворец; уже с того света она засадила в Лондон мраморный с золотцем памятник королеве и подчинила ему все прилегающие улицы. Почему я так недружелюбно настроен? Как почти любое рефлексирующее животное, я очень люблю встраивать свои животные рефлексы в теоретическую конструкцию и потом делать вид, что теория порождает практику, а не наоборот (хотя в последнее время я стараюсь бить себя по рукам). Моя несложная теория: мне не очень нравится в городе все то, что создано сверху, из центра — в противовес тому, что выросло из лондонской земли за две тысячи лет ее эволюции. Не так важно, прав я или нет: мне очень хочется обсудить тему городского планирования и его отсутствия — одну из моих любимых и одну из самых важных для увлекательного прочтения Лондона. Сегодня я постараюсь начать — одной записью тут не обойдется, тема заслуживает хорошей толстой книги. Начну я двумя вопросами и двумя датами, вокруг которых крутится если не все, то очень многое.
Два вопроса. Где находится центр Лондона? И правда ли, что Лондон — это совокупность деревень со своими характерами и своими отдельными историями, и именно так его стоит рассматривать?
На первый вопрос существует масса разумных ответов, но ни одного окончательного. Педанты объявят центром точку рядом с вокзалом Черинг-кросс у Трафальгарской площади — то ли ту, на которой стоит конная статуя казненного Карла I, то ли пятачок перед самим вокзалом, то ли точку между этими двумя. Короче — нулевой километр, где бы он ни был. Это вариант, и совесть чиста, тем более что начинать общение с Лондоном с этой площади вполне разумно — последние лет сто пятьдесят она исправно служит площадкой для народных волнений и народных же гуляний. Другие предложат Лестер-сквер, Ковент-гарден или Пикадилли-серкус с ее фонтаном и неоном — и будут по-своему правы, ведь именно там проводят время почти все туристы, именно ту же Пикадилли множат на открытках. Те, кто дружат с историей, заметят, что в начале нашей эры крошечное поселение римлян зародилось между современными станциями метро “Собор св. Павла” и “Банк”, и лишь несколько веков назад — сравнительно недавно — город выполз за пределы римской крепостной стены. И т. д. Я соглашаюсь с историками, но уточняю — мой центр находится на перекрестке над метро “Банк”, где встречаются очень много важнейших учреждений, улиц и великих архитекторов, и где сотни тысяч людей каждый день поднимаются из-под земли и спускаются в нее, обеспечивая Лондону статус одной из мировых финансовых столиц, а значит и просто одной из столиц мира в начале XXI века.
Ответ на второй вопрос — в общем, да. “В общем” — потому что две из этих деревень — Сити и Вестминстер — обладают несравненно большим весом, чем все остальные. А вся история Лондона — один бесконечный аншлюс ничего не подозревавших сел, который поначалу проводился силами королевского двора, а потом аристократии, железных дорог и метрополитена. И больше всего о развитии и о планировании города нам расскажет именно Сити — расскажет в два изолированных приема.
Две даты: 1666 и 1940.
В конце XVII века три события — реставрация монархии в лице Карла II (1660), эпидемия чумы (1665) и великий пожар (1666) — привели к тому, что имевшие возможность покинуть пределы Сити сделали это, заодно обогатив градостроительный словарь понятием площади — «сквера». Очень многие знаменитые площади — Сент-Джеймс, Рассел, Линкольнз-инн и Сохо, и не только они — возникли за несколько лет практически буквально на пустом месте и перенесли центр тяжести на запад, немного поближе к королевскому двору. Конечно, это и было самое настоящее планирование, но планировал не сам Карл II, а несколько очень богатых и влиятельных семей, которые увидели в этом способе застройки свое коммерческое будущее. В стремительно осиротевшем Сити все было несколько сложнее — и интереснее.
Пожар вылизал город почти дочиста, и уже через несколько недель королю на стол легли самые разнообразные планы его реконструкции. Почти все были в той или иной степени безумными, но по крайней мере два чертежа дожили до наших дней и о них стоит поговорить. Их авторы — знаменитый ныне архитектор, оксфордский математик и астроном Кристофер Рен (1632–1723, план в начале записи) и писатель Джон Ивлин (1620–1706, внизу).
Расходясь в деталях, оба они предлагали радикальные «улучшения», призванные поставить город на один уровень с континентальными образцами: просторные центральные площади, грандиозные радиальные проспекты, геометрически выверенную и приятную для глаза прямоугольную сетку улиц. Не тут-то было. Ивлин удалился к своим мемуарам, которые и стали его пропуском в какую-никакую историю. Рен построил больше полусотни церквей, включая потрясающий собор святого Павла, и вступил в профсоюз великих архитекторов, но и он потерпел поражение как плановик. Мнения расходятся — кажется, Лондон в очередной раз продемонстрировал, что является городом прежде всего торговым. Кажется, на урегулирование имущественных споров просто не хватило бы денег, и тысячи лавочников, желавших поскорее вернуться к своим делам, победили придворных фантазеров. Неизбежно возникавшие по ходу дела имущественные споры решались на удивление эффективно, и уже лет через двадцать город был отстроен заново — на средневековых основаниях (правда, теперь использование древесины при строительстве было запрещено).
Проматываем сильно вперед: в сентябре 1940-го начались массированные бомбардировки Лондона, детей худо-бедно успели эвакуировать, но город не эвакуируешь. Сровняли с землей не только стратегический пром на востоке, но и значительную часть Сити вокруг святого Павла. Но 1940 не 1666: первые грандиозные планы реконструкции опять появились почти тут же, но спустя пять лет народ-триумфатор вынес триумфатора Черчилля из кабинета премьера, а в обратную сторону проследовал лейборист Клемент Эттли, и дорога к социалистической утопии была открыта. Как утопии и полагается, главный герой был поскромнее — профессор Лондонского университета Патрик Амберкромби (1879–1957), учитывая историю города, предложил отталкиваться от деревень в его составе, указал желаемые объемы зеленых пространств на тысячу жителей, наметил десять городков по периметру Лондона, которые должны были стать полноценными городами и обеспечить отток жителей из переполненного центра. Карта города будущего была этакой мрачноватой раскраской, где каждый цвет — черный, красный, коричневый — отвечал за свое — промышленность, административную машину и образование, пригороды — а зеленый круг радиусом километров десять позволял всему могучему организму не задохнуться. Но утопия стоит больших денег (или большой крови — но это не наш случай). Часть плана была реализована (например, построен огромный культурный комплекс на Южном берегу), но вот Сити на карте отметили своим, особенным цветом, словно зная, что решить за него ничего нельзя.
Сити занялся собой сам. Местные власти, до сих пор во многом независимые от города и страны, решили было построить на месте развалин к северо-востоку от святого Павла очередную порцию офисов, но в последний момент передумали: во время бомбежек прежде скромный отток населения здорово ускорился, и Сити рисковал превратиться в город-призрак. Так возникла идея строительства комплекса «Барбикан». Самый прагматичный район округа оказался смелее всех остальных; утопия обзавелась топонимом.
Года полтора назад мы с друзьями проходили по Олдерсгейт-стрит. Я уже почти привычно махнул рукой в сторону серого бетонного чудища, понял, что чересчур привычно для человека, который знаком с объектом по книжным описаниям, и решил зайти внутрь. Если не видеть этого, то трудно поверить, что влиятельные бизнесмены из Сити профинансировали проект, который куда естественнее смотрелся бы в СССР. Его опознавательные знаки — три высоченные башни, ближе к земле соединенные тоже не маленькими корпусами. Человекоизмещение «Барбикана» — 6 тысяч штук, это почти все жильцы Сити сегодня (социалисты не предусмотрели взлета Сити в конце века, и их утопию населяют прожженные капиталисты). Внутри него есть школа для девочек, церковь, культурный центр «Барбикан» — между прочим, домашняя площадка Лондонского симфонического оркестра — и важное театральное училище. И много воды. И много зелени. И много чего еще. Может, есть и гробовщик — и тогда покидать пределы комплекса точно нет никакой нужды.
Полюбил ли я его? Нет, но я не просто привык — я принял его, и теперь думаю, что без забега в “Барбикан” в вашей картинке Лондона будет чего-то не хватать. Можно плюнуть на «Барбикан» и выдать какую-нибудь пошлость про «1984», а можно попытаться понять, почему он выглядит так, а не иначе. Лондон не породивший его Рим — здесь ничего не живет по две тысячи лет; от чумы, пожара и бомб не застрахуешься, но большой урон своему городу нанесли застройщики в мирное время. Это, кажется, нормально — архитектурную вселенную не втиснуть даже в 1700 квадратных километров, и для меня величие Лондона именно в этой способности изменяться, в том, как он сопротивлялся не только лужковым и османам, а желающих хватало, но и Рену, когда тот попытался превысить свои полномочия. В том, как не позволил ни одной эпохе определить себя навсегда, не застрял в ней. В том, как очень часто бережно относился к своему прошлому, но не боялся рисковать. На каждое удачное здание Фостера и Роджерса приходится несколько пустышек, на по-своему обаятельный и серьезно продуманный “Барбикан” — десятки и сотни уродов. Это — цена свободы. О том, стоит ли ее платить, мы еще поговорим.
