Бенька и пустота. В трех главах
В рамках XIII Международного молодёжного театрального форума «М.@rt.контакт-2018» 24 марта будет показан спектакль «Из жизни насекомых». Мы поговорили с одним из режиссеров спектакля, актрисой, поэтом, музыкантом Светланой Бень и выяснили, почему для нее совершенно равнозначно гениальное произведение и стишок бабушки из четырех строк, и почему человек и насекомое равны для космоса.
Глава 1. О жизни, творчестве и наших «замурованных детях»
Что наша жизнь — игра?
Не стала бы называть жизнь игрой. Игра — дело добровольное и направленное на получение удовольствия. Чего про жизнь не скажешь.
Чем вы руководствуетесь по жизни — разумом или чувствами?
Понятия не имею!
Близка ли вам самоирония?
Чувство собственной значимости — одно из самых бестолковых чувств в жизни человека, создающее проблемы и человеку, и окружающему пространству. Считаю важным не придавать чрезмерного значения себе и тому, что делаю.
Чем вы вдохновляетесь в жизни, в своем творчестве?
Я вдохновляюсь пустотой. Если я вижу пустоту, мне хочется ее заполнить, это вызывает во мне вдохновение. Если все заполнено, я чувствую желание пойти поспать.
Вы гармоничный человек?
Это смелое заявление, сказать, что я гармоничный человек. Но это единственное к чему, я думаю, нужно стремиться.
Когда и как случился ваш приход в творчество?
Человек в детстве начинает свое взаимодействие с миром именно с творчества, а потом либо уходит из него, либо остается. Я думаю, что я частично осталась.
Остается ли человек в душе ребенком?
Взрослый — это ребенок, который нарастил мощную защиту, приобретенную путем травм и ушибов. Просто у кого-то защита больше, а у кого-то меньше. Кто-то наращивает каменный или стальной панцирь, кто-то остается с тонким домиком из веточек и соломы. И это не романтический образ, это может быть самое печальное, что есть у человечества — наши «замурованные дети».
Что в вашем творчестве первично: поэзия, музыка или театральное действо?
Есть такое понятие как первобытный синкретизм — умение одновременно петь, танцевать, играть на музыкальном инструменте. Вот детям это очень присуще. Они хотят и умеют делать все одновременно: быть чудесными художниками, гениальными актерами, петь, танцевать непосредственно и свободно. К счастью, меня не водили ни в какие кружки, не заставляли ничего делать, поэтому у меня было время подольше сохраниться в этом состоянии. Вот и сейчас мне хотелось бы заниматься всем одновременно, ну и еще уметь резать по дереву, водить автобус, разговаривать с муравьедами…
Глава 2. О театре, “Картонке” и разновекторности действий
Почему вы решили поступать на режиссера театра кукол?
Я думаю, что туда идут люди мистического склада, которые больше воспринимают мир через визуальное, а не через слуховое наполнение, и те, кто хочет создавать свой мир. Думаю, среди кукольников много интровертов. Поскольку все эти качества во мне присутствуют в большой степени, кукольный театр был единственным местом, куда я могла прийти.
И никогда вы в своей жизни не рассматривали никаких других профессиональных сфер?
Я бы хотела быть садовником или сапожником.
Что определяет этот выбор? Близость к природе, желанию заниматься ремеслом?
Да, совершенно верно. Резо Габриадзе (прим. Резо Габриадзе — сценарист, художник, основатель театра марионеток в Тбилиси) говорит, что режиссер театра кукол не должен быть оторван от процесса производства кукол, рождения их, потому что это основа его работы: смастерить куклу, с ней придумать историю и показывать ее по городам и весям. Это всегда так было, а сейчас в большом театре вышло так, что режиссер стал оторван от художника, художник — от производства кукол, это делает мастер, техник… Вы видели, как выглядит только что сделанная вручную обувь? Если она сделана хорошо, то это не менее прекрасно, чем хороший спектакль!
Создание вами театра «Картонка» было стремлением к объединению режиссера, художника, актера?
В каком-то смысле — да. Это было стремление поломать ту систему театра кукол, которая оккупировала постсоветское пространство. Театр кукол лет сто назад — это что-то менее масштабное, но более непосредственное и живое. Уйдя в большие, крупные здания, лишившись статуса бродячего театра, театр приобретает многое, но многое и теряет, что неизбежно. Мне нравятся стационарные театры: они могут пригласить человека в некий мир чудес, по-настоящему погрузить его на какое-то время в совершенно иную атмосферу. Но мне хотелось разговаривать со зрителем очень простым языком и вызывать удивление тем, что из обычных картонок может родиться глубокая история. И поскольку таких театров было мало, когда родилась «Картонка», была возможность заявить о другой форме существования театра.
В каком виде сейчас существует «Картонка»?
Мы играем спектакли в разных городах и странах, много путешествуем, при этом я занимаюсь одновременно пятью-шестью разными проектами. Я не хочу делать никаких заявлений, считать себя режиссером какого-то театра и вообще считать себя режиссером. Я скорее продолжаю играть с той же радостью как в детстве, погружаясь все в новые и новые игры.
Для вас характерна разновекторность действий в творчестве и в жизни?
Да, однозначно. Это не позволит мне стать серьезным деятелем в любой из этих сфер, но разновекторность лишает мою жизнь тяжеловесности и моментов отчаяния, если что-то не получилось. Я думаю, что нужно браться за любое дело, максимально погружаясь в него. Но также легко относится, если что-то пошло не так. Любой акт творчества, сделанный максимально честно, изменяет мир. Поэтому, если ты говоришь о том, что для тебя важно, больно или радостно — это в любом случае изменяет пространство, структурирует по-другому воздух вокруг, дыхание и мысли людей.
А чего вы не принимаете в творчестве?
Я все меньше позволяю себе мыслить критически по отношению к тому, что делают другие люди. Если мне что-то не близко, то я и не трачу на это свое время и свое внимание.
И масштабное гениальное произведение, и простодушный стишок, написанный бабушкой из глубокой деревни, который слышало-то всего четыре человека, они равнозначны для космоса. Эти произведения просто имеют разную силу воздействия. И я с большой симпатией отношусь ко всем тем, кто продолжает делать любимое дело, несмотря на то, что все получается не настолько хорошо, как хотелось бы. Это как в кодексе самураев: ты должен сделать все, что от тебя зависит, и не беспокоиться о результате — ты сделал все, что мог!
Глава 3. Из жизни насекомых…
Как долго вы вынашивали идею спектакля «Из жизни насекомых»?
Я очень люблю поэзию Николая Олейникова, он оказался одним из самых близких мне по духу поэтов из круга ОБЭРИУтов. У Олейникова литературное наследие очень небольшое, про жизнь его написано мало, но то, что он писал, стало для меня крайне драгоценно, крайне жемчужно. В каждом его маленьком произведении невероятное владение языком, концентрат парадокса, высочайшая плотность образов.
На одном из концертов мы познакомились с Валерием Вороновым, замечательным композитором, который живет и работает в Германии, очень много делает для белорусской музыкальной сцены. Он предложил сделать работу, предназначенную для исполнения поющей актрисой. Я предложила стихи Олейникова, и Валерию понравился материал.
Кто еще помогал вам в реализации замысла спектакля?
Поскольку мне необходимо было присутствовать на сцене в качестве актрисы, очень нужна была режиссерская помощь со стороны. Я много хорошего слышала о Диме Богославском и с интересом следила за его творчеством. И для меня было большой радостью, что Дима принял всевозможное участие в процессе работы. У нас было много встреч, где мы фантазировали, сочиняли будущий спектакль, потом мы рассказывали все свои идеи замечательной художнице Марии Пучковой, которая наряду с нами была сорежиссером спектакля. Поэтому это все результат общемозгового штурма.
Какую именно историю хотели донести создатели «Из жизни насекомых»?
Мы представляли себе пространство, где живет человек, которого можно назвать Человеком Мыслящим, или Служителем Науки. А порой мы можем назвать его типичным Маленьким Человеком, или подобрать для его определения любое другое слово. Этот сложносочиненный человек — альтер-эго автора. Это человек, который мечется между очень многими составляющими жизни: и ее красотой, и ее жестокостью. Он открывает для себя величие научного познания мира, понимает, насколько тонко физика сочетается с метафизикой, он поражен строением жука, формулой воды, всеми теми чудесами, которые предоставляет нам великий и дивный мир вокруг. Изучает крошечных насекомых, открывает для себя прелесть несущественных, но прекрасных изобретений, чудеса пустяков. Как писал отец Павел Флоренский: «Человек — это сжатый конспект мироздания», так и жизнь маленькой букашки — это сжатый конспект человеческой судьбы. Он, человек, может явиться таким же маленьким беззащитным существом в руках сильных мира сего. Одновременно он чувствует себя беспомощным и перед Судьбой, Роком, Богом, Космосом, но одновременно он чувствует свое величие.
Вы очень много гастролируете с этим спектаклем. Ощутили ли вы что-то особенное, когда показывали его в Санкт-Петербурге, где творили ОБЭРИУты?
Да, конечно же. Питер я воспринимаю как город поэзии Серебряного века и ОБЭРИУтов. Он нам давал энергетическую подпитку. Там был огромный зал и много людей, и это была очень внимательная и интеллигентная публика, интеллектуальная.
А случалось ли такое, что реакция публики в различных городах кардинально разнилась?
О да! Мы сыграли его несколько раз в Минске, и публика была очень внимательная, спокойная, культурная, сдержанная. А потом мы приехали в Киев и играли его на поэтическом фестивале — нас искупали в эмоциях! Огромное количество людей подходили к нам со словами благодарности и восторгом. Я подумала, что спектакль набрал обороты, стал сильнее, сыграннее. Мы вернулись в Минск, и нас встретила та же реакция. Потом мы играли его в Мюнхене — зал хохотал невероятно, после спектакля зрители делились с нами эмоциями. «Ну точно спектакль становится все лучше и лучше!» — подумала я. Стоит ли говорить, что следующий спектакль в Минске по реакции зрителей был точно таким же как раньше. Для меня это говорит только об одном — у белорусской публики есть свой стиль!
Беседовала Карина Волобуева
