Revolution and Counterrevolution, 1917–2017
Автор : Джон Беллами Фостер, Monthly Review
Перевод: Тачанка
05 июля, 2017
Октябрьская революция 1917 года свершилась на пятидесятую годовщину публикации Капитала. С самого начала она и подтверждала учение Маркса и в то же время противоречила ему. Маркс предвидел, что рабочая социалистическая революция состоится в развитых капиталистических странах Западной Европы. Но предисловие 1882-го года к Манифесту коммунистической партии написанное за год до смерти Маркса рассматривало революцию в России как возможный сигнал для революции на западе. И хотя революция в России одержала победу в 1917, Россия всё ещё была неразвитой страной, а последовавшие вслед за ней революции в Германии и Центральной Европе были слабы и быстро подавлены.
В этих обстоятельствах полностью изолированная Советская Россия столкнулась с контрреволюционным движением — массивной интервенцией всех существенных империалистических держав с одной стороны, и Белым движением с другой. “Социализм в отдельно взятой стране”, базовая защитная реакция СССР на протяжении всей его истории, стала таким образом отражением навязанной из-за границы геополитической реальности. Это стало очевидным после Брест-Литовского мира, по условиям которого Россия отдала существенную часть своих земель, и последующему Версальскому договору, который изолировал страну ещё сильнее.
Это был империализм. Не в типичном колониальном смысле, но в смысле его связи с монопольной стадией капитализма, как определил его В.И. Ленин. Этот термин стал отличительной особенностью капитализма двадцатого века, определившим условия для революции и контрреволюции.
Уже к концу XIX века борьба за колонии служившая причиной для многих Европейских конфликтов сменилась борьбой совершенно нового типа: соревнованием национальных государств и их корпораций. Не за имперские территории, но за глобальную гегемонию внутри взаимосвязанной мировой империалистической системы. Революция и контрреволюция стали связаны на уровне системы в целом. Все революционные волны, сконцентрированные на периферии, где эксплуатация была наиболее жестокой и постоянно усугублялась присваивающими прибавочную стоимость колониальными державами, были восстаниями против империализма и встречали сопротивление империалистических контрреволюций организованных капиталистическими государствами. Усложняющим обстоятельством был факт, что привилегированный рабочий класс капиталистических стран косвенно извлекал для себя выгоду из выкачивания прибавочной стоимости с периферии, породив таким образом “рабочую аристократию” — феномен отмеченный ещё Энгельсом и позже теоретизированый Лениным в работе “Империализм как высшая стадия капитализма”.
К 1967 году, спустя 50 лет после революции, посреди Вьетнамской войны и Культурной революции в Китае всё еще были основания полагать, что мировая революция всё же одержит верх, и революции победившие уже не только в России, но и в Китае, на Кубе и в других странах являются необратимыми. Двадцатый век к тому времени уже стал самым кровавым в истории, но в то же время это был период небывалых побед в сфере человеческих прав и свобод. И если тучи мировой контрреволюции сгущались, её победа едва ли виделась гарантированной. Как писал Герберт Маркузе во вступлении к книге 1972-го года “Контрреволюция и бунт”:
Западный мир достиг новой стадии развития: теперь защита капиталистической системы требует организации контрреволюции как дома, так и за рубежом. В её экстремальных проявлениях, она практикует ужасы нацистского режима. Массовая резня в Индокитае, Индонезии, Конго, Нигерии, Пакистане и Судане обрушилась на всё, что считается “коммунистическим” или же противостоит марионеточным режимам империалистических стран. Жестокие преследования своих противников осуществляются в фашистских и милитаристских режимах Латинской Америки. Пытки стали общепринятым инструментом по всему миру. Агония религиозных войн пробуждается в зените Западной цивилизации и постоянный поток оружия из богатых стран в бедные помогает задавить ростки национального и социального освобождения… Контрреволюция носит превентивный характер… Капитализм реорганизуется чтобы встретить угрозу революции, которая будет самой жестокой из всех. Это будет первая истинная мировая историческая революция.
Сегодня, спустя сто лет после Октябрьской революции и 150 лет после публикации Капитала, условия изменились. Может показаться, что время повернулось вспять и силы глобальной контрреволюции победили, а большинство освободительных движений 60-х были подавлены.
Тем не менее, противоречия капиталистического развития, — в частности в форме возможной планетарной экологической катастрофы, — серьёзны как никогда. С тех пор, как мировой финансовый кризис 2007–2009 гг. расставил все точки над i, стало предельно ясно, что текущее состояние мирового монопольно-финансового капитала, с его невиданным доселе неравенством, стагнацией и нестабильностью, воинственностью, уничтожением окружающей среды и новыми формами политическо-экономической реакции, угрожает не только текущему поколению, но и самому существованию человечества. Как Эрик Хобсбаум написал в своей истории двадцатого века, “цена ошибки, то есть цена отказа от общественных изменений, это вечная тьма”.
Реакция в мировом масштабе
Если империалистическая контрреволюция в конце концов одержала победу над революционными волнами двадцатого века, что это значит для будущей мировой революции? Ответ требует краткого обзора истории XIX и XX веков.
Период с 1870-х и до Первой мировой войны отметился качественным изломом логики капиталистического развития. Современники из ранних 1870-х говорили о “новом империализме”, ссылаясь на стремительное увеличение колониальных приобретений, появление новых империалистических держав и возрождение межимпериалистической конкуренции. Система была в том состоянии, в котором рос монопольный капитализм — капитализм подчинённый индустриальным и финансовым гигантам. Германия и США стремительно входили в новую эру тяжелой индустрии, скачками продвигаясь к монопольной стадии капитализма, в то время, как Британия начинала постепенно отставать от них. Британская гегемония над мировой капиталистической экономикой, тянущаяся со времён индустриальной революции, хотя и была по-прежнему огромной, оказалась под угрозой нового многополярного мирового порядка. Последние три десятилетия XIX века были годами экономической стагнации, известными в те годы как Великая или Долгая депрессия. Долгая депрессия знаменовала существенный сдвиг траектории развития капиталистических держав.
Наблюдавшие за этими трендами защитники империализма из ведущих капиталистических держав разработали новую геополитическую псевдонауку, которая фокусировалась на борьбе за мировую гегемонию. Своими корнями она уходит в Германию и США 1890-х гг. В США этот новый взгляд был наилучшим образом представлен Чарльзом Конантом в книге “Экономическая основа империализма” (1989 г.) и Бруком Адамсом в книге “Новая империя” (1902 г.). Оба автора предсказывали политико-экономическую гегемонию США над внушительными объёмами территорий. Основателем немецкой школы геополитики был Фридрих Ратцель, который в 1890-м г. ввёл термин Lebensraum, “жизненное пространство”, в качестве императива германской политики. “Здесь, на этой маленькой планете”, — писал Ратцель, — “есть место только для одной великой страны”.
Тем не менее, то, что можно назвать, классическим геополитическим анализом появилось только в межвоенный период и во время Второй мировой войны. Ведущим британским теоретиком геополитики был Хэлфорд Маккиндер, бывший директор Лондонской школы экономики и член парламента от Глазго. В своей книге “Демократические идеалы и реальность” он писал: “великие войны в нашей истории прямо или косвенно являются результатом неравномерного развития наций”. Объектом капиталистической геополитики стал “рост империй”, заканчивающийся “единой мировой империей”. Маккиндер был знаменит своей доктриной Хартленда (от англ. сердцевина, срединная земля). Согласно этой доктрине, Гегемония над тем, что он называл Мировым островом (континенты Европы, Азии и Африки) и, как следствие, над всем миром может быть достигнута доминированием над Хартлендом — гигантской трансконтинентальной территорией включающей в себя восточную Европу, Россию и центральную Азию. Хартленд, по словам Маккиндера, был “величайшей естественной крепостью земли” из-за его недоступности с моря. В новой Евразийской эпохе сухопутная, а не морская сила будет решающей. В знаменитом изречении Маккиндера говорится:
Кто контролирует восточную Европу — контролирует Хартленд.
Кто контролирует Хартленд — контролирует Мировой остров
Кто контролирует Мировой остров — контролирует мир.
Октябрьская революция повлияла на геополитическую стратегию Маккиндера, которая была использована для оправдания контрреволюции. В 1919 году британское правительство назначило его старшим уполномоченным (high comissioner) по югу России, он был ответственен за британскую поддержку генерала Деникина и Белой армии во время гражданской войны. После поражения Деникина Маккиндер вернулся в Лондон и рапортовал правительству о том, что, хотя Британия совершенно справедливо боялась германской индустриализации и милитаризма, перевооружение Германии, якобы блокированное Версальским договором, было необходимо. Маккиндер считал, что Германия была главным бастионом против большевистского контроля над восточной Европой и, как следствие, Хартлендом.
Маккиндер был не единственной влиятельной фигурой межвоенного периода пропагандирующей эти взгляды. Правительство Невилла Чемберлена два десятилетия спустя следовало этой же логике, в соответствии с которой оно не пыталась “сдерживать” нацистскую Германию, но вступило с ней в прямой сговор в надежде, что германия повернёт свои армии на восток, на СССР. Действительно, Версальский договор, как объяснял американский экономист Торстейн Велбен, “был соглашением для сдерживания советской России” и “хотя это не было прописано в тексте договора, можно сказать, что это было дописано вручную мелким шрифтом”.
В Германии главным теоретиком геополитики 30–40-х гг. был Карл Хаусхофер, учитель Рудольфа Гёсса и ключевой советник Адольфа Гитлера. Он видел главную угрозу Германии в лице империй Британии и США и пропагандировал создание большого евразийского межконтинентального силового блока , в котором Германия входила бы в основанный на материальной выгоде союз с Россией и Японией с целью уничтожить Англо-Американскую гегемонию. После подписания договора о ненападении с СССР, Хаусхофер писал: “Теперь союз стран Оси и Востока отчётливо проявляется. Наконец, теперь у нас есть надежда на выживание против змеиной политики западных демократий”.
В США самым продвинутым геополитическим мыслителем той эпохи был Николас Спайкмэн. В своей работе “Американская стратегия в мировой политике” (1942) и посмертно изданной “Географии мира” (1944) Спайкмэн противостоял Маккиндеровской идее Хартленда, основанной на сухопутной силе, в пользу ориентированной на морскую силу теории. Контролируя морскую периферию Ближнего Востока, Восточной Азии, Тихого Океана и Европы, США могли бы окружить евразийский Хартленд, контролируемый на тот момент СССР. Спайкмэн настаивал на Англо-Американской гегемонии на всём земном шаре и в работе “География мира” был больше всего озабочен недопущением “гегемонии СССР над европейской периферией”. “Советский Союз”, — говорил Спайкмэн, — “не сможет защищаться против объединённой периферии”. Геополитика Спайкмэна оказала сильнейшее влияние на внешнюю политику США в разгар Холодной войны, включая стратегию “сдерживания” Джорджа Кеннана и стратегию Совета по международным отношениям.
В 1943 году Маккиндер подчеркнул что “территория СССР эквивалентна Хартленду, и мы не можем позволить им удерживать контроль”. Геополитическая стратегия Вашингтона принятая во время Второй мировой войны была посвящена расширению гегемонии США за пределы того, что Совет по международным отношениям назвал Регионом британской и американской империй (Grand Area of the British and American empires) и включению в неё континентальной Европы и азиатской периферии. В это новом антикоммунистическом крестовом походе, с революциями предполагалось бороться по всему земному шару, но особенно сильно — в этих стратегических регионах. Не только Совет по международным отношениям, но и ведущие стратегические умы Холодной Войны, такие как Джеймс Бирмингем, Юджин Ростов, Генри Киссинджер, Збигнев Бжезинский и Пол Вулфовиц, использовали схожую риторику. Вашингтон поставил для себя общую задачу доминирования над государствами и регионами планеты, а также контроля за ресурсами, движением капитала, валютами и мировой торговлей. Однако, имперские амбиции США стали в полной мере ясны в период неприкрытого империализма, последовавшего за распадом Советского Союза.
Явной манифестацией новых глобальных амбиций была Доктрина Вулфовица 1994–1999 года, выдвинутая Полом Вулфовицом, во время его пребывания на посту заместителя министра обороны. Созданная как ответ на уход СССР с мировой арены, доктрина явно объявляла новую цель геополитической стратегии США — предотвращение появления любой конкурирующей силы, которая могла бы угрожать превосходству США и поддержка перманентного однополярного мира. “Россия”, — говорится в документе, — “останется сильнейшей военной силой в Евразии и единственной страной мира способной уничтожить Соединённые Штаты”.
Как в 1997-м году Бжезинский сказал в своей работе “Шахматная доска”, “Соединённые Штаты теперь наслаждаются международным лидерством, мы напрямую влияем на три периферии Евразийского континента” — западную Европу и часть восточной Европы, центральную Азию и ближний Восток, восточную Азию и Тихоокеанский регион. Цель, говорил он, создать “гегемонию нового типа” или “глобальное превосходство”, сделать США “первой и единственной глобальной сверхдержавой”. Предполагался Новый мировой порядок с США во главе, поддерживаемый её ядерным превосходством. Смена режимов в неподконтрольных государствах, — даже тех, на которые закрывали глаза в контексте холодной войны, — провозглашалась основной необходимостью. Таким образом, целью стало вовсе не установление стабильных демократий - эта задача никогда не была важной для ключевых стратегических регионов, таких как Ближний Восток. Целью стало уничтожение “государств-изгоев” и неассимилированных политических блоков, в особенности на задворках евразийского Хартленда и в богатом нефтью Персидском заливе, которые могли бы помешать расширению американской империи. Ответная реакция на эту разрушительную стратегию особо выражена в подъёме Исламского государства.
Великий империалистический план США очерченный в доктрине Вулфовица предполагал рост враждебности от ныне капиталистической России, т.к. нация неизбежно восстановилась. Предвидя это, США и его союзники по НАТО продвигались всё дальше вглубь Евразии и примыкающих регионов, развязывая войны на Балканах, в центральной Азии, на Ближнем востоке и в северной Африке, сжимая петлю вокруг России в течении четверти века с 1992 года и по наше время. Та же самая имперская стратегия применяется в попытках подавить все анти-системные движения и силы в ключевых стратегических регионах, а также для военного и политического сдерживания Китая.
После атак 11 сентября 2001 года, Новый мировой порядок, изначально объявленный Джорджем Бушем, принял на вооружение ещё одну идеологическую мантру — “Войну с терроризмом”. Войной с терроризмом США оправдывают стратегию бесконечной войны и “гуманитарных интервенций” по всей глобальной периферии. В попытках установить полный контроль над Ближним востоком после вторжения в Ирак, США объявили Иран и (после уничтожения Ливии) Сирию главными спонсорами терроризма, сделав таким образом их уничтожение своей главной целью.
Админимтрация Обамы вместе со своими союзниками из НАТО в 2014 году организовали государственный переворот на Украине, установив в стране ультраправое правительство возглавляемое прозапданым олигархом Петром Порошенко, недвусмысленно объявив таким образом Новую холодную войну против России. Это явилось отражением стратегической кампании, которая была в разработке по крайней мере с 2007-го года, когда Владимир Путин сделал вызывающее заявление о том, что “однополярная политическая модель не только неприемлема, но и невозможна в текущем мире”. Направленная против СССР полувековая контрреволюция превратилась таким образом в борьбу против переродившейся капиталистической России, на что последняя ответила поглощением Крымского полуострова после проведённого там референдума, поддержкой повстанцев на востоке Украины и вступлением в войну марионеток в Сирии на стороне Башара Асада предотвратив этим смещение своего главного союзника на Ближнем востоке.
Удивительно, но новая администрация Трампа, представляющая несколько иную фракцию класса капиталистов (в особенности опирающуюся на нефтегазовый и финансовый сектор, а также на нижний средний класс и националистическую идеологию), изначально провозгласила смещение геополитического курса, перенаправление его на перемирие с Россией. Это сопровождалось риторикой направленной против Исламского государства, КНДР и Китая, как против главных глобальных противников США — эта точка зрения ассоциируется со стратегией “столкновения цивилизаций” Сэмуэля Хантингтона созданной в противовес теории Хартленда. Новая администрация ясно дала понять, что Китай, его стремительный экономический рост и возрастающее влияние на мировой арене представляет главную угрозу гегемонии США и, как следствие, является главной целью империалистической стратегии.
Как бы то ни было, весомая часть военно-промышленного комплекса США сильно сопротивлялась лишению России статуса врага №1, вплоть до того, что часть администрации Трампа была обвинена в предательстве за их связи с Россией, что было представлено как сговор с врагом. Таким образом, администрация стала объектом серьёзного давления, а также попала под расследование во время избирательной кампании и во время переходного периода после выборов. Для подавляющего большинства правящего класса США, принадлежность Хартленда России и её ядерный потенциал являются приоритетным вопросом геополитики. Стабильность НАТО и вся стратегия США, призванная подчинить себе Европу, стоит на фундаменте новой холодной войны против России.
Для американского правящего класса сила американской экономики, господство доллара и, как следствие, финансовая мощь Вашингтона полностью зависят от глобального доминирования США. И, хотя ВВП США и других ключевых капиталистических стран стагнирует, и запад уступает своё первенство стремительно развивающемуся Китаю, иррациональная геополитическая стратегия Вашингтона всё ещё имеет перед собой цель установления однополярного мира. Предполагается её осуществление при помощи тройственного союза США, Европы и Японии под американским руководством, геополитического доминирования, военной и технологической мощи и долларового финансового превосходства.
Агрессивность этой имперской стратегии можно увидеть в погоне Америки за абсолютным доминированием в области ядерного оружия под предлогом “модернизации” всех трёх столпов ядерного арсенала. США пытается воспользоваться тем фактом, что Россия отстаёт в вопросах модернизации собственных сил ядерного сдерживания, и позволив тем самым США уйти далеко вперёд. Нынешняя ядерная стратегия США направлена на то, чтобы покончить со взаимным гарантированным уничтожением и, как следствие, с ядерным паритетом. Люди, сформулировавшие текущую доктрину, верят, что используя лишь малую часть ядерного арсенала США способны уничтожить достаточное количество ядерного оружия оппонента и, даже в случае России, избежать обмена ядерными ударами. Коротко говоря, стратеги из Пентагона верят, что США достигли “стратегического превосходства” в использовании ядерного оружия. Это делает нанесения ядерного удара “мыслимым” впервые с 1945 года, когда президент Трумэн приказал сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, что привело к сотням тысяч жертв, и, будучи во многом политическим, а не военным решением, явилось первым актом Холодной войны. С исчезновением взаимного гарантированного уничтожения, во время серьёзных геополитических разногласий, противоположная сторона имеет больший стимул нанести первый удар во избежание собственного уничтожения Америкой, которую больше не сдерживает страх собственного уничтожения в результате удара с их стороны.
“Ключевая особенность империализма”, — говорит Ленин, — “это противоборство некоторого числа сверхдержав в борьбе за господство”. Это вдвойне опасно, когда одна капиталистическая нация, как в случае с США в XXI веке, пытается создать однополярный мир или суперимпериалистический мировой порядок.
Во второй половине XX века, США показали себя как самая разрушительная нация, убивая миллионы в войнах и вторжениях по всей планете. Это кровавое наследие продолжается и сегодня: за время празднования Дня труда, с 3 по 5 сентября 2016, США сбросили бомбы на шесть исламских стран: Афганистан, Ирак, Ливию, Сомали и Йемен. За 2015 год американцы сбросили более 22000 бомб только на территории Ирака и Сирии. Ни одна противостоящая США страна не должна недооценивать ту жестокость, которую может направить на них мировой гегемон.
Революция: будущее человечества
В XX веке революции были продуктами антиимпериалистического сопротивления в той же мере, в какой они были результатами классовой борьбы. Как правильно подметил Ленин, чаще всего они происходили в “слабых звеньях” империалистической системы. Они неизбежно сталкивались с контрреволюцией организованной центральными капиталистическими державами. Даже небольшие восстания видятся как угроза мировому капиталистическому порядку и, как правило, очень жестоко подавляются, как, например, в случае со вторжением на крошечный остров Гренада или войной против Сандинистов в Никарагуа. Доминирующая идеология при этом винит в человеческих жертвах самих революционеров, а не империалистическую контрреволюцию.
В 1970 году, редакторы Monthly Review Гарри Магдофф и Пол Суиззи были приглашены на инаугурацию демократически избранного чилийского президента Сальвадора Алленде, который обещал развивать Чили по социалистическому пути, начав с национализации американской корпоративной собственности внутри главных предприятий страны. Магдофф и Суизи были давними друзьями Алленде, и их аналитика фокусировалась на опасностях исходящих от связей чилийской армейской верхушки с США. Они предполагали, что существует высокая вероятность того, что руками преторианской гвардии Вашингтон осуществит в Чили военный переворот. Они предупреждали, что империализм не уважает букву закона там, где существует угроза существующему порядку. И действительно, кровавый захват власти, организованный США и осуществлённый генералом Августо Пиночетом, случился три года спустя унеся жизнь Алленде и тысяч других.
Всё вышенаписанное подтверждает историческую правду: не может быть социалистической революции (не важно как она произошла), которая не столкнулась бы с реальностью контрреволюции. Действительно, обсуждая революцию и контрреволюцию предыдущего столетия нельзя не заострить внимание на ответной реакции контрреволюции. Борьба и ошибки революционеров могут быть видны только в контексте широкой исторической диалектики.
От исторических книг до мейнстримных масс-медиа, пропаганда представляет Октябрьскую революцию как полный провал от начала до конца. Нам говорят, что СССР развалился под весом своей неэффективности и неисправимых дефектов, и в то же время пытаются убедить нас, что это именно мощь и военная сила помогла США “выиграть” Холодную войну. Нельзя отрицать, что история СССР изобиловала трагедиями и социальными и экономическими противоречиями. Много человеческого потенциала было растрачено на гражданскую войну, в которой Белую армию поддерживали с запада живой силой и оружием, а позже Советский Союз стал жертвой экстремальной коллективизации и жестоких чисток Иосифа Сталина.
Тем не менее, СССР совершил экстраординарный индустриальный рывок, условия жизни рабочих серьёзно улучшились, а населению нравилась его экономическая защищённость. Это именно Советский Союз спас Запад во Второй мировой войне, сломив Вермахт под Сталинградом и победным маршем дойдя до самого Берлина (хотя и потеряв в войне более 20 миллионов человек). Само существование советского государства вдохновляло освободительные движения в странах третьего мира. С ростом советского блока и его экономических и технологических успехов, положение СССР в мире казалось твёрдым до 1970-х. Это именно система центрального планирования, несмотря на ряд существенных огрехов и тенденцию превращаться в чрезмерно бюрократизированную командную экономику, показала новый, во многом успешный подход к экономическому и социальному развитию.
Но СССР не смог пронести факел социалистической революции в будущее. Постреволюционное общество в итоге породило свой собственный правящий класс, появившийся из несправедливостей системы. Советские вторжения в Венгрию и Чехословакию показали упрямое нежелание СССР позволить восточной Европе развиваться независимо.
В конце концов, СССР потерял свою внутреннюю динамику полагаясь на экстенсивное, а не интенсивное развитие. Страна была истощена десятилетиями военного, политического и экономического противостояния с Западом, в котором она была вынуждена участвовать в гонке вооружений, которую едва ли могла себе позволить. Непонятые и действительно разрушительные гласность и перестройка вместо реформирования уничтожили систему. И, хотя потеря восточной Европы и повлияла на распад, это именно партийная номенклатура стала основной причиной гибели СССР. Бесчисленные представители советской элиты и коррумпированная интеллигенция в сговоре с Ельцином и Западом поверили, что их классовые интересы будут лучшим образом удовлетворены при капитализме.
И всё же, несмотря ни на что, опыт СССР как первого полноценного социалистического государства, продолжает вдохновлять человечество на борьбу и в XXI веке. Боливарианская революция Уго Чавеса хотя и приняла совершенно другую форму, угодив в пучину борьбы с поддерживаемой США контрреволюцией, едва ли случилась бы без советского примера. Впечатляющие экономические, технологические и культурные достижения СССР не так просто стереть из исторической памяти.
Мировой кризис капиталистической экономики конца ХХ века охватил ключевые капиталистические страны: в 70-х они погрязли в экономической стагнации частично нейтрализованной финансизацией 80-х и 90-х, которая, в итоге, привела к ипотечному пузырю 2007–2009 гг. Под натиском текущего мирового финансового кризиса, позиции рабочего и нижнего среднего класса в продвинутых капиталистических странах пошатнулись. Неравенство достигло самого большого значения в истории, как внутри государств, так и на мировом уровне.
Жестокий и кажущийся беспросветным, текущий кризис дестабилизировал ключевые капиталистические страны изнутри. В попытках придать системе устойчивости, правящие классы разных кап. стран ответили на разочарование масс возрождением радикальных правых идей. Неолиберализм проложил дорогу неофашизму или, может быть, неолиберально-неофашистскому альянсу. В Соединённых штатах, сама наука отвергается как угроза капитализму: отрицание климатических изменений теперь официальная позиция Белого дома Дональда Трампа. Сон разума начался.
В истории классовой борьбы, реакционные силы, конечно же, уже побеждали, и не раз, но только за тем, чтобы породить новую волну революций. Комментируя поражение германской революции 1848 г. Энгельс в своей работе “Революция и контрреволюция в Германии” пишет:
Трудно представить себе более крупное поражение, чем то, которое потерпела революционная партия или, вернее, потерпели революционные партии континента на всех пунктах боевой линии. Но что же из этого?… В настоящее время всякий знает, что где бы ни происходило революционное потрясение, за ним всегда кроется известная общественная потребность, удовлетворению которой мешают отжившие учреждения…. Поэтому, если мы и разбиты, нам не остается ничего другого, как начинать сначала.
Хотя исторические условия изменялись множество раз, в этих словах всё-равно заключена правда. Учитывая сегодняшнюю отчаянную нужду в социальных переменах, нам необходимо “начинать сначала”, создавать новый, ещё более революционный социализм в двадцать первом веке. Массивные социальные демократические изменения как в центре, так и не периферии — единственное истинное будущее. Альтернатива это погибель всего человечества.
