Надежда побеждает страх

Хавьер Милей как последний шанс Аргентины

Published in

Novy Novgorod

44 min readNov 30, 2023

19 ноября аргентинцы выбрали анархо-капиталиста Хавьера Милея новым президентом страны. Человек, который обещает не оставить от нынешней экономической системы страны камня на камне, победил с очень уверенным отрывом, набрав почти 56% против 44% у противника. За него проголосовала 21 из 24 аргентинских провинций. Из всех президентов с момента восстановления демократии в 1983, Милей набрал на выборах больше всего голосов.

Результаты стали известны примерно в полдевятого вечера, и люди тут же высыпали на улицу праздновать его победу так, как они празднуют победу своей сборной над бразильцами.

С тех пор, как существует термин “анархо-капитализм”, анархо-капиталисты ещё ни разу не приходили к власти. Это первый случай, когда идейный противник государства — а Милей совершенно этого не скрывает, повторяя в речах и интервью, что государство является злом, — становится президентом, да ещё и в такой крупной стране. Эта статья — не только о том, кто такой Милей, но и о том, что заставило аргентинцев сделать такой неожиданный выбор, и рассказ об этом будет длинным. Если вы хотите его пропустить и сразу прочесть о Милее, переходите к части XII.

I. Вторая информационная

Около 1440 года Иоганн Гутенберг изобрёл печатный пресс. Главной книгой, которую печатали Гутенберг и его последователи, стала Библия. Книгопечатание сделало её доступной для любого зажиточного мирянина, подорвав монополию церкви на изучение и трактование Священного писания. К концу века в 270 городах Европы работало около 1100 типографий. Каждый, у кого было достаточно средств на установку печатного пресса, теперь мог распространять идеи, свои или чужие, по всей стране и даже по всей Европе. Монастыри и монархи потеряли монополию на информацию. Началась информационная революция, которая вскоре привела к политической.

В 1517 году Мартин Лютер издал “95 тезисов”, направленных против католической церкви. За следующие три года сторонники Лютера распечатали как минимум 300 тысяч копий этого манифеста плюс сотни тысяч копий ещё трёх антикатолических трактатов Лютера: “О вавилонском пленении церкви“, “О свободе христианина“ и “К христианскому дворянству немецкой нации“. В 1520 году Папа отлучил Лютера от церкви, но это его не остановило. В 1521 году император Священной Римской империи Карл V по настоянию Папы вызвал Лютера на Вормский рейхстаг — собрание высшей имперской знати, духовенства и представителей свободных имперских городов. Карл потребовал, чтобы Лютер отрекся от своих взглядов, но тот отказался, сказав своё знаменитое “На том стою и не могу иначе“. В ответ Карл издал Вормский эдикт, который объявил Лютера преступником, запретил распространение его трудов и предоставление ему убежища или любой другой помощи, и разрешил каждому встречному убить его безо всяких юридических последствий. Но это ни к чему не привело. Один из князей тут же предоставил Лютеру убежище, под охраной увезя его из Вормса и поселив у себя. В том же году, под впечатлением от речи Лютера, имперские князья начали переходить в лютеранство, как уже сделало множество их подданных. За ними лютеранство приняли короли Дании и Швеции. И это было только начало. Просуществовавший полтысячи лет и казавшийся незыблемым миропорядок, в котором главным духовным и политическим авторитетом являлась католическая церковь, стал рассыпаться прямо на глазах. Через сто лет после Вормского эдикта началась Тридцатилетняя война. Она была прямым следствием Реформации и полностью изменила политическое устройство Европы, заложив фундамент миропорядка, в котором мы живём и сейчас.

Следующей информационной революции пришлось ждать четыре с половиной века, до появления интернета и смартфонов. Сейчас она в самом разгаре, и, как и в 16-м веке, существовавший предыдущие 150–200 лет политический порядок уже начал давать трещины. К власти, несмотря на всё сопротивление политических элит, стали приходить аутсайдеры: Трамп в США, Макрон во Франции, Болсонаро в Бразилии, Зеленский в Украине.

Но это только первые ласточки. Ни один из них не являлся настоящим, стопроцентным аутсайдером. Трамп — мультимиллионер, который задолго до выборов был лично знаком со всей политической элитой и пришёл к власти, используя механизмы старой и уважаемой политической партии. Макрон, хоть он и создал собственную партию и нарушил многолетнюю дуополию социалистов и голлистов, до этого работал министром. Болсонаро 27 лет был депутатом парламента. И даже Зеленский был очень хорошо знаком украинцам задолго до выборов и сыграл роль народного президента в популярном сериале.

Но главное даже не это, а то, что ни один из них не предложил ничего принципиально нового, кроме лозунгов. Программа каждого из этих политиков предполагала лишь “расчистку болота“ от “политических динозавров“, да косметический ремонт экономической системы.

Теперь президентом крупной региональной державы стал самый настоящий аутсайдер, обещающий покрошить существующие порядки в труху.

Человек, выбравший символом своей политической кампании мотопилу.

И совсем не случайно эта страна — Аргентина.

II. Страна, которая не смогла

В прошлом году я написал серию статей о том, насколько ничтожны шансы страны, не имевшей традиций свободы, достичь демократии и процветания. За всё время полностью это удалось только трём государствам: Японии и двум её бывшим колониям, Тайваню и Южной Корее.

Но есть и обратный пример — страна, которая была и свободной, и процветающей, но умудрилась всё потерять. Аргентина.

Аргентинцы любят говорить, что когда-то их страна была богаче США. Это неправда, по крайней мере если судить по самому авторитетному источнику, базе данных о историческом ВВП разных стран, собранной британским экономистом Ангусом Мэддисоном и его последователями. От США Аргентина отставала всегда. Но почти полвека, с начала 1880-х по конец 1920-х, она входила в десятку самых богатых стран мира.

В 1913 по ВВП на душу населения Аргентина опережала Германию и Францию. Но если в следующие годы экономики Европы оказались подорваны сначала Первой, а затем Второй мировой, то Аргентина поломала свою экономику сама, заодно со своей демократией. И если Европа после войны восстановилась за 5–10 лет, то Аргентина не смогла этого сделать до сих пор.

От бывших английских колоний: США, Канады и Австралии, она отстала совсем безнадёжно. Также, как и в Аргентине, изначально их экономики были основаны на сельском хозяйстве. Но от сельскохозяйственной экономики они естественным образом перешли к индустриальной, и дальше, к высоким технологиям. У Аргентины это не вышло, хотя нельзя сказать, что она не старалась. Просто стараться можно по-разному.

III. Колония без серебра

История колонизации Латинской Америки — это история бахвальства и лжи. Коста-Рика, “богатый берег”, была названа так потому, что первые конкистадоры встретили там индейцев с золотыми украшениями и поспешили доложить в Испанию о сказочных богатствах этой земли. Очень скоро выяснилось, что ни золота, ни серебра, ни других природных богатств в Коста-Рике нет, и долгие годы она оставалась одним из самых глухих и нищих владений испанской короны.

Похожая история произошла и с Аргентиной. Первые прибывшие сюда европейцы встретили в бассейне главной здешней реки индейцев, предлагавших в обмен на нужные им вещи слитки серебра. Река тут же была названа Рио-де-Ла-Плата, “серебряная река“, а страну, по которой она текла, окрестили Аргентиной — тоже серебряная, только по-итальянски: первым человеком, поднявшимся вверх по реке, был итальянец Себастьяно Кабото, более известный как Себастьян Кабот из-за его долгой службы английской короне.

Как выяснилось позже, серебра в Аргентине было не больше, чем золота в Коста-Рике. То серебро, которое европейцы видели у индейцев, добывалось в верховьях Ла-Платы, в сегодняшних Боливии и Парагвае.

Поэтому, в отличие от этих стран, а также Перу, Венесуэлы и Колумбии, из которых испанцы извлекали золото и серебро, грабя местных индейцев и принуждая их к каторжному труду, Аргентина развивалась по другой модели. Сюда, как в США, Канаду и Австралию (ссыльные преступники всегда составляли там меньшинство), ехали европейские поселенцы, которым дома не хватало земли. В отличие от мест, где добывали драгоценные металлы, поначалу это были бедные страны. Но поскольку их населяли не местные жители, обращённые в полурабов, а свободные фермеры-иммигранты, изначальная бедность ресурсами позволила этим колониям построить демократические общественные институты и стать одними из богатейших стран в мире.

В 1810 году наполеоновские войска оккупировали почти всю Испанию. Испанского короля Фердинанда VII французы захватили и заставили отречься от престола ещё за два года до того. Тем немногим, что ещё оставалось от независимой Испании, управляла севильская хунта, но после захвата французами Севильи её членам пришлось бежать. Когда об этом стало известно в Буэнос-Айресе, местные влиятельные доны решили, что управлявший колонией испанский вице-король уже никого не представляет, и объявили, что они берут власть на то время, пока в Испании нет законного правительства. Другие влиятельные доны не согласились. Началась гражданская война.

Сначала она велась за то, кто лучше представляет низложенного французами короля. Но аппетиты росли. В Европе победили Наполеона, Фердинанд VII вернулся к власти, но гражданская война в Аргентине продолжилась. В 1816 Объединённые провинции Рио-де-ла-Платы объявили о независимости от Испании.

Но привычка воевать никуда не делась. Ещё до того, как в Аргентине закончилась война за независимость, там началась гражданская война.

Двумя главными фракциями в Соединённых Штатах сразу после войны за независимость были федералисты и антифедералисты. Первые хотели создать единое, хоть и федеральное, государство, вторые — свободную конфедерацию вроде тогдашней Швейцарии. В конце концов им удалось договориться миром. В Аргентине тоже были две похожие партии: федеральная и унитарная. Но договориться миром они не смогли. Гражданская война шла в основном между ними, но на самом деле, как в любой хорошей гражданской войне, в ней воевали все против всех.

IV. Одна из самых богатых в мире

В 1853 гражданская война почти закончилась победой федералистов и принятием конституции 1853 года, одной из самых либеральных конституций в мире, как тогда, так и до сих пор. За образец была взята конституция США, но кое-что, без иронии, получилось улучшить. Конституция ввела разделение властей и полноценный федерализм, гарантировала свободу слова, прессы, собраний, религии, передвижения, торговли, выбора места работы и жительства, а также неприкосновенность частной собственности, жилища, переписки и личной жизни. Она, одной из первых в мире, ещё до США и Великобритании, ввела всеобщее избирательное право для мужчин.

Но самая большая и богатая провинция, Буэнос-Айрес, отказалась подписать конституцию и вступить в федерацию, поскольку конституция отнимала у неё огромные таможенные доходы. Новая страна решила завоевать её силой.

Война Буэнос-Айреса и Аргентины продолжалась ещё 8 лет и закончилась победой Буэнос-Айреса и конституционным компромиссом: в целом конституция осталась прежней, но Буэнос-Айресу были сделаны небольшие уступки. В 1862 году лидер мятежной провинции стал первым президентом Аргентины. Конституция вступила в силу, но в стране осталось много недовольных региональных царьков и полевых командиров, так что гражданскую доигрывали ещё 18 лет. Полностью она закончилась только в 1880-м. Аргентина наконец-то стала единой и мирной страной. И одной из самых либеральных стран мира. В стране тут же начался экономический бум. Уже за первые пять лет после окончания войны аргентинский ВВП на душу населения вырос в полтора раза. Аргентина обогнала не только Испанию, с которой она и до этого находилась примерно на одном уровне, но и Италию, Францию, Австрию, Германию и Канаду.

Но счастье продолжалось недолго.

V. Начало конца

Отцы-основатели Аргентины хотели построить не только свободную и богатую, но и сильную страну. Этому мешало в первую очередь малочисленное население. Осваивать огромные пространства и богатства было некому: на территории размером с половину Индии (на тот момент Аргентина ещё не присоединила свои сегодняшние южные провинции) в 1850 году жило всего около миллиона человек.

Поэтому авторы конституции 1853 года видели одной из своих главных целей поощрение иммиграции. Как говорил главный автор аргентинской конституции, Хуан Баутиста Альберди, “Управлять значит заселять“. Конституция запрещала накладывать любые ограничения на въезд в страну, кроме требования психического здоровья и отсутствия заразных заболеваний. В 1876 государство начало спонсировать иммиграцию, оплачивая желающим поселиться в Аргентину проезд и первоначальное проживание.

Меры сработали на отлично. Каждые 15–20 лет население страны увеличивалось вдвое, в первую очередь за счёт новоприбывших. К 1914 году в Аргентине жили уже почти 8 миллионов человек, и примерно треть населения страны и половина населения Буэнос-Айреса были иммигрантами в первом поколении.

Аргентина была богатой страной, богаче, чем Франция и Германия. Но не намного. Уровень жизни в ней был примерно таким же, как там, и заметно ниже, чем в США. Зато он был вдвое выше, чем в Испании, и примерно в полтора раза выше, чем в Италии. Поэтому, а также потому, что испанцам вообще не нужно было учить язык, а итальянцам выучить его было совсем несложно, более 3/4 иммигрантов ехало в Аргентину из этих двух стран.

Эмигранты принесли в страну рабочие руки и головы, обеспечившие её экономический рост. Но не только. На переломе веков Испания и Италия были одними из главных европейских центров анархо-синдикализма, социализма и рабочего движения. В конце 19-го века многие тамошние анархисты и социалисты перебрались в Аргентину. Одни бежали от преследования властей, другие — просто за лучшей жизнью. Они начали развивать рабочее движение на новом месте. Три четверти организаторов первых аргентинских рабочих организаций были иностранцами. К 1900 году итальянцы организовали 79 таких организаций, испанцы — 57. Особенно активными были итальянцы. Крупнейшая аргентинская профсоюзная организация, Аргентинская региональная рабочая федерация, была основана итальянцем и называла своей официальной идеологией анархо-коммунизм. В первом десятилетии 20-го века итальянские иммигранты составляли около 40% членов аргентинских профсоюзов и около половины их руководства. Эмигранты из Испании тоже играли в этих движениях очень важную роль. Да и местные жители быстро учились передовым методам классовой борьбы.

В Аргентине стало происходить всё то же, что происходило в те годы в самих Испании и Италии.

Возглавляемые анархистами профсоюзы регулярно организовывали стачки и рабочие демонстрации, перераставшие в столкновения с полицией и массовые беспорядки. Начались теракты. В 1905 анархист заложил бомбу в поезде, в 1908 другой кинул бомбу в президента, в 1909 третий взорвал начальника полиции Буэнос-Айреса. В 1910, чтобы сорвать празднование столетия образования Аргентины, анархисты решили устроить взрыв в кафедральном соборе Буэнос-Айреса. Коробку с бомбой дали отнести в собор ни о чём не подозревавшему мальчику. Бомба взорвалась раньше времени, когда он ещё не донёс её до собора. Мальчик погиб, ещё одному оторвало руки. Через месяц анархисты взорвали бомбу в оперном театре Буэнос-Айреса, погибло 20 человек.

Парламент отреагировал на это законом, запрещавшим въезд в страну анархистам, ставящим вне закона их организации и собрания и вводящим смертную казнь для бомбистов. Полиция начала закрывать профсоюзы и депортировать особенно активных организаторов беспорядков.

Но было поздно. Анархисты и социалисты продолжали прибывать в страну, и теперь к ним прибавились ещё и коммунисты.

Вооружённые выступления организовывали не только анархисты и профсоюзы. Вполне центристская, несмотря на название, гражданско-радикальная партия, недовольная многолетним правлением консерваторов, три раза, в 1890, 1893 и 1905, пыталась устроить в стране революцию, пока в 1916 году не смогла прийти к власти с помощью выборов.

Эти выборы проводились по новому закону. Избирательное право было в Аргентине всеобщим и до этого (для мужчин), но закон ввёл две важные новинки.

Во-первых, он сделал голосование тайным. До этого оно было открытым. В этом не было ничего необычного, в конце 19-го — начале 20-го веков голосование было открытым во многих демократических странах. Критики говорили, что это позволяет местным боссам запугивать и подкупать избирателей. Эта ошибка была исправлена, как и в большинстве стран примерно в те же годы.

Второе нововведение было более редким. Аргентина стала второй в мире страной после Бельгии, в которой избирательное право являлось не только всеобщим, но и обязательным. За неявку на участки начали штрафовать. Это изобретение переняла почти вся Южная Америка, но мало кто кроме неё. В западном мире есть только четыре страны с обязательным голосованием: Австралия, Бельгия, Лихтенштейн и Люксембург. И это не случайно: обязательное голосование приводит на участки люмпенов, которые добровольно на них не ходят, и вряд ли являются конструктивной политической силой.

Обязательное голосование привело к серьёзной трансформации Аргентины, но это произошло постепенно. А в 1916 радикалы сменили консерваторов, но продолжали примерно ту же политику. Они провели отдельные реформы: ввели минимальную заработную плату, разрешили проводить забастовки и учредили государственную нефтяную компанию, но в остальном не сделали ничего радикального.

Анархисты тут же начали устраивать теракты против них.

В 1916 очередной анархист опять попытался убить президента страны. В 1919 бастующие рабочие одного из заводов Буэнос-Айреса открыли огонь по полицейским, сопровождавшим штрейкбрехеров, убив одного и ранив двух из них, и подожгли машину начальника полиции, приехавшего на переговоры с руководством профсоюза. Полиция ответным огнём ранила двадцать и убила пятерых рабочих. Их похороны переросли в погромы, грабежи, поджоги и новые столкновения с полицией, не прекращавшиеся целую неделю, которую потом назвали Трагической. За эту неделю, по разным оценкам, погибло от 141 до 700 человек с обеих сторон.

В 1921 анархисты организовали восстание сельскохозяйственных рабочих в Патагонии. Рабочие грабили и насиловали местных фермеров, вызванная для их подавления армия убила от 300 до 1500 человек. В 1926 году анархисты бросили бомбу в американское посольство, в 1927 устроили взрывы на заводе Форда и в двух крупных банках, в 1928 подорвали итальянское консульство и организовали неудавшееся покушение на прибывшего в страну с визитом американского президента, в 1929 опять пытались убить президента Аргентины.

В конце 1910-х — начале 1920-х, как и во многих странах Европы, в ответ на подрывную деятельность крайне-левых и неспособность полиции с ними справиться, в Аргентине начали возникать и набирать силу крайне-правые организации, как религиозно-консервативные, так и фашистские, по примеру Италии. И те и другие вели активную пропаганду в армии. Одной из крупнейших стала профашистская Патриотическая лига. Она возникла в 1919 во время Трагической недели якобы для помощи полиции. Но вместо этого, пока полиция сражалась с анархистами, члены лиги занимались еврейскими погромами. В 1921 боевики Лиги приняли участие в подавлении рабочего восстания в провинции Санта-Фе, убив по некоторым оценкам до 600 человек.

VI. Великая депрессия и первые хунты

Начавшаяся в 1929 Великая депрессия очень больно ударила по Аргентине, которая получала 80% бюджетных доходов от экспорта. 77-летний президент, избранный лишь год назад 61% голосов, очень быстро терял популярность. С одной стороны, он проявил диктаторские замашки и восстановил против себя многих соратников. С другой, в народе ходили слухи, что он чуть ли не впал в маразм и за него правит его окружение, а ему, чтобы его не беспокоить, подсовывают лживые доклады и фальшивые газеты.

В апреле военные под руководством профашистского генерала Хосе Феликса Урибуру и при поддержке Патриотической лиги совершили военный переворот, не встретивший почти никакого сопротивления. Президент был помещён под домашний арест, парламент распущен, действие Конституции приостановлено, избранные губернаторы провинций, за исключением двух, присягнувших путчистам, были заменены на военных назначенцев, независимые газеты закрыты, президентская партия запрещена. Урибуру ввёл в стране военные трибуналы, которые быстро приговорили к смертной казни около 2000 анархистов и прочих лидеров беспорядков.

Запуганный военными Конституционный суд признал правительство законным, изобретя доктрину “правительства де факто“. Это было что-то вроде древнекитайской концепции “мандата Неба“, по которой то, что бандиту с большой дороги удалось захватить власть и объявить себя императором, означало, что Небо к нему благоволит и он является законным правителем. Так и тут: Конституционный суд постановил, что если правительство фактически управляет страной, значит оно легитимное. Эта доктрина потом не раз пригодилась следующим аргентинским путчистам.

Урибуру хотел брать пример с фашистской Италии и строить однопартийное корпоративистское государство. Но ему не позволили. Другие ведущие члены правящей хунты были обычными консерваторами, не разделявшими фашистские идеи. А сам Урибуру был болен раком желудка. Соратники вынудили его провести выборы. Кандидатом “национального согласия”, а на самом деле правящей хунты на этих выборах стал бывший министр обороны генерал Августин Педро Хусто. С помощью массовых фальсификаций и недопущения реальных оппозиционных кандидатов до выборов он победил и в феврале 1932 стал президентом.

Сначала Хусто назначил министром финансов консерватора, который принялся сокращать государственные расходы. Но быстрого успеха в условиях Великой депрессии это не принесло. Тогда президент, которого все считали правым, неожиданно сменил его на социалиста. Государство начало понемножку вмешиваться в экономику ещё в предыдущей декаде, но теперь это вмешательство резко увеличилось. Правительство ввело подоходный налог, учредило Центробанк, который начал печатать деньги, запустило множество проектов общественных работ, организовало комитеты по надзору за предприятиями, ввело контроль над ценами на “стратегические” товары, и преференции для “стратегических“ отраслей и заводов. Кроме нефтяной государственной компании, стали появляться и другие госпредприятия. Налоги, которые раньше собирались и тратились на местах, теперь сначала отправлялись в центр, а потом перераспределялись обратно. Началась принудительная индустриализация и импортозамещение. Для того, чтобы цены на потерявшие экспортные рынки сельскохозяйственные продукты не падали, их массово уничтожали.

Экономике это совсем не помогло. В 1930 экономика обвалилась по всему миру, Аргентина не была исключением. Но она стала исключением в том, как медленно она восстанавливалась. Аргентинский ВВП на душу населения снова достиг уровня 1929 года только в 1944. Для сравнения, английский вышел на докризисный уровень уже в 1934, американский и австралийский в 1935, французский в 1939.

В 1937 Хусто объявил об уходе на покой, и в стране были проведены новые выборы, на которые правящая хунта выставила более центристского кандидата, который опять победил с помощью массовых фальсификаций.

Забастовки и вооружённые бунты не утихали, а, наоборот, всё усиливались. Экономика стагнировала. Народ был всё больше недоволен правительством, и, поскольку новый президент был гражданским, армия его не уважала.

В 1943 новая группа военных опять совершила госпереворот. Возглавил его генерал Артуро Росон, который и стал новым президентом, но пробыл в этой должности совсем недолго: уже через три дня недовольные кадровой политикой Росона путчисты заменили его на бывшего министра обороны Педро Паоло Рамиреза, которого последний гражданский президент отправил в отставку всего за день до путча. Рамирез тоже продержался у власти недолго: через 8 месяцев его сменил генерал Эдельмиро Фаррель.

Но в истории остался не он, а его секретарь полковник Хуан Перон.

VII. Перон

Рамирез назначил Перона главой департамента труда, считавшегося тогда малозначительным и даже не имевшим статуса министерства. Но Перон развил на этом посту бурную деятельность. Он быстро наладил связи с профсоюзами и начал проталкивать социал-демократические реформы: ввёл систему социального страхования, провёл законы, защищающие права рабочих и, как главный арбитр споров между предпринимателями и профсоюзами, всегда решал их в пользу профсоюзов. Придя к власти после отставки Рамиреза, Фаррель дал Перону должность вице-президента, и тот получил ещё больше полномочий, которые использовал для того, чтобы принять декреты, расширяющие права профсоюзов, защищающие рабочих от увольнения и ограничившие зарплаты (снизу) и цены сдачи жилья (сверху).

Это принесло Перону огромную популярность. Увеличило её и то, что после землетрясения в Сан-Хуане хунта поручила ему сбор денег для пострадавших, и Перон сделал из этого сбора настоящее шоу, подключив к нему звёзд аргентинского шоу-бизнеса, в том числе и свою будущую жену, актрису Эву Дуарте. В результате чего в глазах народа он и сам стал звездой и главным благодетелем обездоленных.

Эва Дуарте за пару лет до встречи с Пероном

Перон стал подумывать о том, не заслужил ли он сам стать президентом. В сентябре 1945 он произнёс речь, превозносящую достижения государства (то есть его самого) в защите рабочего класса и поносящую мешавших социальному прогрессу консерваторов.

Поскольку большинство членов хунты были как раз консерваторами, речь им совсем не понравилась. Генералы и до того относились с подозрением к выскочке-полковнику, и теперь точно знали, что подозрения были не напрасными. По настоянию большинства своих соратников Фаррель был вынужден уволить Перона со всех постов. Через несколько дней Перона арестовали.

Но профсоюзы организовали массовые демонстрации в поддержку своего любимца. На улицы Буэнос-Айреса вышло полмиллиона человек, которые вели себя крайне агрессивно и заявляли, что никуда не уйдут, пока их кумира не освободят и не восстановят на всех постах. Созывать демонстрации помогала Эва Дуарте.

Разгонять демонстрации силой хунта побоялась. Перона освободили и объявили, что в начале следующего года состоятся одновременные выборы президента, парламента и губернаторов, на которых Перон будет кандидатом. Через три дня после освобождения Перон и Эвита поженились.

Выборы, впервые за почти 20 лет, действительно были свободными. Перона на них поддержала Рабочая партия, созданная специально для этой цели верными ему профсоюзами. Остальные политические силы уже понимали, что бывший член хунты с популистскими замашками представляет угрозу для демократии, и объединились, чтобы не допустить его к власти, создав удивительную коалицию, в которую входили буквально все, от консерваторов до коммунистов. Их кандидатом стал центрист, врач, бывший министр и политзаключённый при первой хунте, Хосе Тамборини. Но Перон проигнорировал его кандидатуру и сделал вид, что выбор предстоит между ним, патриотом Аргентины, и американским империализмом. Его кампания печатала и клеила на стены плакаты “Брэден или Перон“. Брэден был американским послом в Аргентине, который публично негативно отзывался о Пероне и называл его фашистом.

В день выборов очень многие аргентинцы предпочли американский империализм: против Перона проголосовало 45,65 %. Но за него проголосовало 53,71%. Поддерживавшие его кандидаты получили 2/3 мест в парламенте и стали губернаторами во всех провинциях. В Аргентине началась эпоха перонизма, которая, с небольшими перерывами, продолжается до сих пор.

Одной из первых вещей, которые сделал Перон, выиграв выборы, стал роспуск Рабочей партии. Уже в мае 1946 он приказал всем поддержавшим его политическим силам объединиться в одну партию, которую сначала назвали Революционной, но почти сразу переименовали в Перонистскую. Рабочая партия была единственной крупной из этих сил, и многим из её лидеров, которые одновременно были и лидерами крупных профсоюзов, не хотелось терять независимость. Это было ошибкой. Тех, кто настаивал на сохранении партии, в лучшем случае уволили со всех постов и изгнали из столицы, а в худшем — посадили в тюрьму или убили. Перон, хотя и обладал всей полнотой власти, часто предпочитал быстрые и радикальные решения, подсылая к своим политическим противникам наёмных убийц. Тем более что так всегда можно было сказать, что обезвреженный оппонент стал жертвой не политической мести, а криминальной разборки.

Перон сделал то, что не удалось Урибуру: превратил Аргентину в корпоративистскую страну наподобие муссолиниевской Италии. Все важные вопросы решались на переговорах различных профсоюзов, ассоциаций предпринимателей и других подобных организаций, полностью подконтрольных правительству.

В экономике началась борьба с иностранным капиталом. И с капиталом вообще. Иностранные предприятия национализировались. Курс песо к другим валютам устанавливался правительством. Зарплаты и цены регулировались властями. И даже не только цены: в 1947 Перон издал указ, регулирующий меню в ресторанах. На иностранные товары установили драконовские пошлины, фактически прекратив их ввоз в страну. Экспорт тоже жёстко регулировался. В Аргентине ввели пятилетние планы по развитию тяжёлой промышленности и энергетики. И всем, кого Перон считал своей избирательной базой, раздавались щедрые субсидии, деньги на которые просто печатали.

Из-за накачки экономики деньгами ВВП на душу населения сначала начал быстро расти, но уже через три года покатился вниз. Инфляция достигла 50%, реальный курс песо к доллару упал втрое. Но у Аргентины был очень хороший задел богатства ещё с довоенных времён. Даже со стагнирующей экономикой аргентинцы в 1951 году были всё ещё богаче не только испанцев с итальянцами, но и не до конца оправившихся от войны немцев, хотя французы их обогнали.

В 1951 Перон пошёл на новые выборы. За два года до них он изменил конституцию, которая не позволяла президенту баллотироваться второй раз подряд. Количество сроков стало неограниченным. Популярные оппозиционные политики сидели по тюрьмам, оппозиционные газеты были закрыты, оппозиционные митинги терроризировали титушки, на оставшихся на свободе кандидатов совершались вооружённые нападения. Перон выиграл выборы, набрав 63,5%.

Перон в трамвае

Но годы шли, а экономика не росла. Наоборот, уровень жизни стал падать. Несмотря на контроль государства над профсоюзами, в стране начались антиправительственные забастовки.

Перед вторыми выборами Перон, как любой уважающий себя диктатор, объявил о создании собственной идеологии, сутью которой был “справедливый баланс прав человека и интересов общества“. Официально её назвали хустисиализмом (от слова justicia, справедливость), но все до сих пор называют её перонизмом. И, так как авторитарная идеология не терпит конкуренции, он начал наступление на католическую церковь, из-за чего быстро потерял поддержку католиков, которых было особенно много среди аргентинских военных.

В середине июня 1955, во время процессии в честь праздника Тела и Крови Христовых, священники обратились к толпе с осуждающими Перона речами. Процессия переросла в огромную антипероновскую демонстрацию. Через два дня несколько армейских частей окружили президентский дворец, а 30 военных самолётов сбросили бомбы на сам дворец и прилегающую к нему площадь, убив 300 человек, собравшихся там для защиты Перона (военные потом утверждали, что целились только в дворец). Это самая крупная бомбёжка в истории Аргентины.

Верные Перону части отбили атаку. Мятежные лётчики улетели в Уругвай, хотя одного из них сбил по дороге лоялистский военный самолёт. Это был первый в истории аргентинских ВВС воздушный бой.

Тем же вечером разъярённая толпа перонистов сожгла десять церквей и ещё два церковных здания.

VIII. Изгнание Перона

Ровно через три месяца в мятеже против Перона участвовала уже бо́льшая часть армии. Перон сбежал в Парагвай, потом в Венесуэлу, оттуда в Панаму и, наконец, в Испанию. Перонистскую партию, перонистскую символику и перонистскую идеологию запретили, лидеров перонистских профсоюзов арестовали. Тело умершей к тому времени Эвы Перон вынули из стеклянного ящика, где она, как Ленин, была выставлена для всеобщего поклонения, и тайно отправили для перезахоронения в Италию. Из армии вычистили сторонников Перона. Правда, как выяснилось, не всех. Через год двое генералов-перонистов попытались поднять мятеж, но он был жестоко подавлен, а организаторы казнены.

В 1958 году военные пытались ввести в стране демократию, но то, что получилось, им не понравились. Перон продолжал влиять на политику, устроив “умное голосование“: находясь за границей, он призывал по радио голосовать за близких ему кандидатов — включая кандидата в президенты. Этот кандидат и выиграл выборы. Закончилось это “умное голосование“ как обычно. Сначала новый президент проводил навязываемую ему армией внешнюю и экономическую политику, поэтому военные его терпели. Но на второй половине срока он постепенно осмелел и начал пытаться наладить отношения с Кубой и легализовать перонистов. В 1961 он принял у себя Че Гевару, прислав за ним правительственный самолёт. В 1962, сохраняя запрет на Перонистскую партию, разрешил перонистам баллотироваться в губернаторы в качестве независимых кандидатов. Перонисты выиграли выборы в 10 провинциях. Военным снова пришлось устроить переворот и посадить другого гражданского президента. Но и его сместили в 1966, сделав президентом одного из генералов.

В экономике новые власти отменили большинство социалистических законов Перона, но ударились в другую крайность. Они запретили забастовки, заморозили рабочим зарплаты и девальвировали песо. При этом начатые Пероном импортозамещение, спонсирование промышленности и энергетики, и рост государственного сектора продолжались.

Экономика снова начала расти, но медленно, гораздо медленнее, чем в Европе, США и Японии. В 1959 году Аргентина впервые с начала века оказалась беднее Италии. В стране, как в начале века, начались волны забастовок, переходящих в массовые беспорядки, и индивидуальный левый террор, которым теперь вместо анархистов занимались троцкисты.

В 1930, чтобы покончить с забастовками и террором, военные свергли демократическую власть. В 1971, по той же причине, они решили вернуться к демократии. В стране разрешили все партии, включая и Перонистскую. Правда, её заставили сменить название: по новому закону партии не могли называться в честь одного человека. С тех пор официально она называется Хустисиалистской, хотя все до сих пор называют её Перонистской.

В марте 1973 прошли свободные выборы, в которых разрешили принять участие перонистам, но не самому Перону. Перонистский кандидат Эктор Кампора выиграл и мае стал президентом. В июне Перон триумфально вернулся в страну. Кампора тут же подал в отставку и объявил новые выборы. Они состоялись в сентябре. Перон набрал на них 62%. Вице-президентшей стала его новая жена, танцовщица Изабелла Картас, с которой Перон познакомился в Панаме.

Едва придя к власти, Перон принялся восстанавливать свои старые “достижения“: национализировать банки, ограничивать иностранные инвестиции, субсидировать отечественных производителей, восстанавливать старые и вводить новые права для рабочих, и раздавать направо и налево пособия и материальную помощь.

В политику тоже вернулись старые подходы: возобновились вооружённые нападения на лидеров оппозиции и даже на диссидентов среди самих перонистов. Но долго это не продолжалось: в июне 1974 Перон умер от сердечного приступа. Ему было 78. Президентом стала его жена Изабелла Перон.

Можно сказать, что Перону повезло: во второй половине 1974 экономика вошла в штопор, инфляция достигала 5000% в год, и одновременно страну захлестнула очередная волна левого террора. В 1976 военные отстранили Изабеллу от власти. В Аргентине произошёл очередной путч, уже пятый по счёту.

IX. Последняя хунта и две маленьких войны

Эта хунта оказалась гораздо кровожаднее всех предыдущих. Началась настоящая охота за оппозицией. Левых и тех, кого военные подозревали в симпатиях к левым, похищали, пытали и убивали. За время правления хунты в Аргентине погибли или пропали без вести тысячи человек. Имена примерно 9000 из них точно известны, но по всем оценкам жертв было больше, от 12 до 30 тысяч убитых и пропавших без вести: политики, правозащитники, журналисты, священники, студенты, профессора…

Если в терроре аргентинская хунта давала фору Пиночету (в Чили жертв репрессий было на порядок меньше), то в экономических реформах она безнадёжно отставала. Военные слегка либерализовали рынок капитала, снизили импортные пошлины и выключили печатный станок. Но на серьёзные реформы они не решились. Промышленность по-прежнему щедро субсидировалась, чтобы аргентинские заводы не разорились, конкурируя с более дешёвыми и качественными импортными товарами. Зарплаты росли, чтобы избежать социального взрыва. Инфляция постепенно снизилась до 40%, что было уже не запредельно, но всё равно очень много. Экономика стагнировала. Внешний долг рос. В 1977 Аргентину, впервые с конца 19-го века, обогнала Испания.

Военным была нужна маленькая победоносная война. В 1978 они решили захватить чилийские острова в проливе Бигль на крайне-южной оконечности Южной Америки. Планировались сначала морская и сразу же за ней наземная операция. Но Пиночет подготовился к войне. Чилийский флот уже ждал аргентинцев в проливе. К тому же боевые порядки аргентинских кораблей на подходе к островам расстроил неожиданный шторм. Аргентинская хунта поняла, что лёгкой победы не выйдет, и отменила операцию в самый последний момент.

Но ей по-прежнему хотелось лёгкой победы. В 1982 военные решили, что Англия не станет воевать за далёкие острова, и захватили Фолкленды. Они ошиблись. Война была довольно короткой — два с половиной месяца, один из которых ушёл на то, чтобы британский флот доплыл до Фолклендов — и позорной для Аргентины.

Тонущий аргентинский крейсер “Генерал Бельграно”.

Тот небольшой авторитет, который ещё оставался у хунты, был полностью подорван. Через год военные объявили свободные выборы и сдали власть.

Выборы выиграл социал-демократ. Он тут же решил оказать материальную помощь более чем четверти населения и начал печатать деньги. Инфляция опять подскочила, в ответ власти заморозили цены, экономика снова упала, иностранный капитал побежал из страны… В общем, произошло всё то же, что уже много раз происходило в Аргентине начиная с 1930 года. В 1988 в стране опять началась гиперинфляция уже не 5000%, а 12000% в год, и рабочие бунты. В 1990 году Аргентину догнала Чили, которая всю свою историю была гораздо беднее.

X. Невезучий реформатор

В 1989 году президентом был избран перонист Карлос Менем, который, неожиданно для своих избирателей, начал проводить решительную либерализацию экономики. Менем снова приватизировал национализированные Пероном банки и предприятия, снизил экспортные и импортные пошлины, снял ограничения на рынке труда и капитала, и выключил печатный станок.
Цены начали падать, а экономика, которая в момент прихода Менема к власти топталась на уровне 1965 года, принялась расти сначала на 10%, а потом на 6%-8% в год. Одним из самых наглядных достижений Менема была приватизация госмонополии на связь: если до неё установки телефона аргентинцам приходилось ждать более десять лет, то через год после того, как место государственной телефонной компании заняли частные, этот срок сократился до недели.

Карлос Менем

Но Аргентине не повезло. В 1997 году Азию поразил масштабный экономический кризис. В 1998 он перекинулся на Россию и крупнейшего торгового партнёра Аргентины, Бразилию, а с неё и на саму Аргентину. Инвесторы запаниковали и начали выводить деньги из развивающихся экономик и их валют.

Аргентина держалась дольше других, и в других обстоятельствах, возможно, вылезла бы из кризиса, но ситуацию осложняли две вещи.

Во-первых, Менем унаследовал от предыдущих правительств большой внешний долг. При нём он постепенно сокращался, но с началом кризиса снова начал расти: доходы государства упали, и правительству пришлось занимать деньги.

Во-вторых, ещё в начале своего правления Менем сделал одну серьезную экономическую ошибку: чтобы обуздать инфляцию, он намертво привязал песо к доллару.

Инфляция действительно прекратилась, но это заложило фундамент другой проблемы. С началом кризиса в Азии инвесторы стали скидывать валюты развивающихся стран. Если бы аргентинская экономика полностью перешла на доллары, как сделал в 2000 году Эквадор, который тоже переживал экономический кризис, сброс инвесторами национальных валют никак бы на неё не повлиял. Если бы курс песо был плавающим, то песо бы просто потерял в цене и уровень жизни бы упал, а инфляция выросла, зато подешевел бы экспорт и оживилась экономика. Но поскольку песо был искусственно привязанным к доллару и полностью конвертируемым, бегство инвесторов из песо только истощало резервы Центрального банка, при этом не снижая его курс.

Долг скоро стало нечем выплачивать.

Пришедший на смену Менему в 1999 году президент, социал-демократ, сменил за два года трёх министров экономики, но ни один из них не смог справиться с этой проблемой. В конце декабря 2001, прямо под Новый Год, Аргентина объявила дефолт.

XI. Наследники Перона

В 2003 президентом снова стал перонист Нестор Киршнер. В отличие от Менема от был настоящим перонистом, начиная с того, что снова занялся импортозамещением, национализацией, раздачей пособий и контролем за ценами, и заканчивая тем, что его, как и Перона, сменила на посту его жена. Правда, Киршнеру для этого не пришлось умирать, он просто уступил ей место на выборах.

Всего Нестор и Кристина Киршнер провели у власти 16 лет — с 2003 по 2015 и с 2019 по 2023. Последние четыре года Кристина Киршнер официально не президент, а вице-президент, но только потому, что она не имеет права в третий раз быть президентом. Формальный президент — просто зиц-председатель, которого никто не принимает всерьёз. Кроме вице-президентской должности, Киршнер является ещё и главой Сената. Это не только даёт ей в руки рычаги управления страной, но и защищает её от тюрьмы: в прошлом году суд приговорил её к шести годам заключения за коррупцию, но из-за неприкосновенности, гарантированной сразу двумя политическими должностями, отбывать этот срок ей не придётся.

Киршнеры, как и Перон, дали своё имя идеологии — современный перонизм уже называют киршнеризмом, хотя по сути они ничем не отличаются: тот же протекционизм и субсидии в экономике и антиамериканизм во внешней политике.

В первые годы пребывания Киршнеров у власти экономика Аргентины росла, но последние 15 лет её лихорадит, бросая то в жар, то в холод. Сегодня ВВП на душу населения в Аргентине ниже, чем он был в 2012 году, и по прогнозам он не будет расти ещё как минимум три года.

В 1922 году аргентинский ВВП на душу населения составлял 57% от американского, 101% от французского и 169% от испанского. В 2022–14% от американского, 26% от французского и 37% от испанского. Аргентина уже давно выбыла не только из десятки, но даже из первой полусотни самых богатых стран мира и прозябает в середине седьмого десятка, ниже Болгарии, ниже своих соседей Чили и Уругвая, ниже когда-то совсем нищей Коста-Рики, и ниже среднего по миру уровня. Когда-то одна из самых свободных и демократических стран, сейчас она занимает 50 место в рейтинге демократий и 54 в рейтинге свободы.

После 90 лет социализма, презрения к законам и коррумпированных и запуганных судов реформировать Аргентину, чтобы снова сделать её свободной и богатой — титаническая задача. Карлос Менем в середине 1990-х почти с ней справился, но тогда это было проще: в 1990 Аргентина была беднее США не в 7 раз, как сейчас, а “всего лишь“ в 3,5 раза. После двух десятилетий киршнеризма ситуация стала гораздо хуже. 40% населения живёт за чертой бедности, местная промышленность, защищённая барьером пошлин, абсолютно не конкурентоспособна на мировых рынках, реальный курс песо втрое ниже официального, инфляция превышает 140% и к концу года может подобраться к 200%, продавцы в магазинах каждый день переклеивают ценники, резервы Центробанка почти на нуле, ВВП во втором квартале этого года сократился на 4,5%, страна по уши в долгах и является крупнейшим должником МВФ: долг Аргентины составляет треть от всех его долгов.

Отдавать этот долг надо валютой. Чтобы её получить, государство обкладывает экспортёров гигантскими экспортными пошлинами, а потом ещё и заставляет их менять оставшуюся валюту на песо в в разы заниженному официальному курсу, что подрывает аргентинскую промышленность. Чтобы эта промышленность совсем не загнулась, её поддерживают, печатая деньги и занимая их у того же МВФ (больше никто Аргентине денег уже не даёт), что разгоняет инфляцию и увеличивает долги, которые приходится отдавать, разоряя экспортёров: порочный замкнутый круг. Кроме всего этого, половина страны получает пособии и субсидии, треть всех работающих работает в госсекторе, и цены на транспорт и энергию спонсируются так щедро, что их цена для потребителей примерно вдесятеро ниже их себестоимости. Чтобы починить экономику, эти субсидии придётся отменить, но если их отменить, то опять начнётся гиперинфляция и, скорее всего, народные бунты.

Избранный в 2015 правоцентрист Макри, первый не левый президент, избранный в Аргентине с 1932 года (Менем шёл на выборы как левый, обещая всем огромные прибавки к зарплате и заручившись поддержкой профсоюзов и даже бывших крайне-левых террористов), пытался реформировать эту систему, но у него ничего не вышло. В результате в 2019 к власти снова пришла Киршнер. Назначенный ей “суперминистр“ Серхио Масса, возглавивший сразу три министерства: экономики, промышленности и торговли, и сельского хозяйства, клятвенно обещал победить инфляцию. Вместо этого он снова начала раздавать деньги. За 15 месяцев, прошедших с его вступления в должность, инфляция подскочила в 1,5 раза.

Никто не понимает, как починить давно и прочно сломанную страну. С какой стороны к ней подобраться, за какой прутик можно потянуть, чтобы система не развалилась целиком. Никто уже не верит, что она вообще поддаётся починке.

Именно поэтому человек, который вместо того, чтобы её чинить, обещает снести её к чертям, целиком и полностью, и построить на её месте новую, с чистого листа, добился такой популярности, какой он не смог бы добиться ни в одной нормальной стране.

XII. Аргентинский Нетрамп

Когда я начал разбираться в том, кто такой Хавьер Милей, вышедший во второй тур президентских выборов независимый кандидат, которого западные СМИ называют крайне-правым, аргентинским Трампом и чуть ли не фашистом, больше всего меня поразило то, насколько иначе относится к нему аргентинская пресса и большинство аргентинских экспертов, дающих интервью зарубежным изданиям.

Помните, как не только CNN, но и все американские газеты и телеканалы, кроме самых маргинальных, включая даже Fox News, поносили Трампа перед выборами 2016 года?

Можно было ожидать, что пресса Аргентины, страны, которая значительно левее США, будет так же, если не хуже, поносить своего крайне-правого кандидата.

Но ничего подобного не происходит. Кроме откровенно перонистских, крайне-левых и государственных СМИ, аргентинские газеты и ведущие аргентинских телешоу относятся к Милею с плохо скрываемой, а то и вовсе нескрываемой симпатией.

Во многом это объясняется тем, что журналисты, как и остальное активное, не сидящее на пособиях население, устали от этой дурной бесконечности и тоже мечтают, чтобы она поскорее закончилась, если не хэппи-эндом, то хотя бы хорошим пинком под зад для тех, кто её устроил.

Но дело не только в этом.

Не менее важно и то, что Милей не похож на Трампа.

Западные СМИ говорят о пяти мастифах Милея, которые являются клонами его любимого почившего пса и названы в честь правых экономистов. Они говорят о том, что он был футбольным вратарём и играл в рок-группе, исполнявшей каверы Rolling Stones (это правда) и был инструктором по сексу (скорее всего просто шутка, сказанная им в радиопрограмме). Они показывают короткие видео, на которых он вечно что-то орёт.

Из всего этого складывается образ гопника из подворотни.

На самом деле у Милея два лица.

Он действительно кричит в своих роликах и на теледебатах, называя левых оппонентов ослами и паразитами и угрожая подвергнуть их сексуальному насилию в особо извращённой форме.

Но если смотреть не эти короткие клипы, а его большие выступления и интервью целиком, создаётся совершенно другое впечатление.

Если Трамп обращается к своим собеседникам и слушателям как к трёхлетним, то Милей говорит со своими как со студентами-первокурсниками, хотя временами заговаривается и начинает говорить как с аспирантами.

Это не удивительно, потому что Милей — профессор. И не просто профессор, а профессор экономики. Этот факт большинство западных СМИ если и упоминает, то мельком, в середине статьи, чтобы было не так заметно (как справедливо заметил один из читателей, я тоже упоминаю об этом в середине статьи, но я-то это делаю не мельком — см. дальше).

Один из его друзей утверждает, что кричать, махать руками и ругаться Милей специально учился перед тем, как стать публичной персоной, и что все эти крики даются ему нелегко. Трудно сказать: по роликам кажется, что они доставляют ему удовольствие.

В любом случае, это получается у него не менее (хотя и не более) убедительно, чем лекции по экономике. Видимо, сказывается опыт рок-музыканта.

Возвращаюсь к Трампу: когда Милея спрашивают, считает ли он Трампа своим единомышленником и союзником, он всегда избегает прямого ответа, отвечая, что считает своим союзником любого, кто борется с социализмом. Это не удивительно: взгляды Милея и Трампа отличаются очень сильно. Трамп — традиционный консерватор, взгляды которого ближе к аргентинским генералам: он тоже выступает за импортозамещение и поддержку отечественного производителя. Милей — не консерватор, а анкап: отечественного производителя он хочет защищать одним единственным образом: избавив его от гнетущего надзора государства.

XIII. Австрийская школа

Как рассказывает сам Милей, он решил стать экономистом ещё в 10 лет, на волне гиперинфляции, чтобы разобраться, что и почему происходит в стране. В 18 лет он бросил футбол (он был вратарём в юношеском составе одного из аргентинских клубов) и пошёл изучать экономику в университет. Он получил два магистерских диплома, 21 год преподавал в различных университетах и написал десятки научных статей, правда, в основном для аргентинских научных журналов. Судя по Google Scholar, многие из этих статей активно цитировались другими экономистами. Кроме этого, он успел поработать главным экономистом в нескольких крупных банках и корпорациях и представителем Аргентины в международных торговых организациях. Главной его специализацией является экономический рост.

Западные СМИ пишут, что Милей “называет себя анархо-капиталистом“. Анархо-капитализм — одно из двух течений либертарианства. Так называются люди, которые, как анархо-синдикалисты, считают, что можно прожить без государства, но, в отличие от них, не считают, что можно прожить без собственности. Государство для них — не необходимое зло. Те либертарианцы, которые считают государство необходимым злом, но настаивают на том, чтобы оно, как зло, было как можно меньшего размера, называются минархистами.

Судя по всему, что он говорит, Милей не просто называет себя анархо-капиталистом, он, как следует из всех его высказываний, самый настоящий анархо-капиталист, который на время пребывания в президентской должности обещает стать минархистом. Он считает налоги грабежом, не возражает против свободной продажи наркотиков, однополых браков и смены пола, защищает право людей продавать свои органы за деньги. В общем, разделяет основополагающую концепцию анархо-капитализма, концепцию самопринадлежности, которая гласит, что человек имеет полное и неограниченное право распоряжаться собственной жизнью, собственным телом и продуктами собственного труда.

Хотя это не самая модная идеология, особенно в левой стране, Милей не стесняется при каждом удобном поводе называть себя анархо-капиталистом и даже придумал супергероя, Капитана Анкапа, которого он регулярно косплеит.

Единственное, в чём Милей расходится с либертарианским мейнстримом — это его неприятие абортов. Тут сказывается его католическое воспитание: Милей не отрицает, что женщина имеет право распоряжаться своим телом, но он не считает, что зародыш является её телом, с его точки зрения человеческая жизнь начинается при зачатии, при появлении новой уникальной ДНК, и никто не имеет права эту жизнь отнимать. Большинство либертарианцев не разделяют эту точку зрения, хотя и тех, кто её разделяет, среди них тоже не мало.

Неприятие абортов наверняка стоило Милею многих голосов, но обещание отменить субсидии стоило не меньше. Тем более, что отменять аборты указом или даже законом Милей не собирается, он хочет провести референдум по этому вопросу.

Либертарианцем Милей стал в довольно позднем возрасте, когда ему было уже около сорока. Как он описывает это сам, сначала он был умеренно левым, потом стал неолибералом, а потом к нему в руки попали таблицы Ангуса Мэддисона, о которых я писал в начале статьи. Из этих таблиц очевидно, что мировой экономический рост постоянно ускоряется. Но это противоречит всей стандартной экономической теории, как левой, так и правой, по которой экономический рост сначала идёт очень быстро, но потом ресурсы для роста истощаются, и он начинает замедляться. Иначе говоря, по стандартным экономическим моделям кривая экономического роста должна быть похожей на логарифмическую, но в реальности она похожа на степенную или экспоненциальную.

Пытаясь разобраться с этим парадоксом, Милей впервые наткнулся на труды Австрийской школы экономики и обнаружил, что по теории этой школы экономический рост должен происходить как раз так, как он происходит в реальности. Он стал изучать “австрийцев” дальше и сам превратился в “австрийца“.

Это происходит со многими из тех, кто занимается экономикой. Вы тоже могли испытывать похожее, если застали Советский Союз и учили историю по советским учебникам, а потом вам попали в руки первые неподцензурные книги. Помните это постоянное чувство, что в той картине мира, которой вас учат в школе, что-то не так? Что в ней нет внутренней логики, что концы не сходятся с концами? И то облегчение, которое возникает, когда внезапно в руки попадают книги, содержимое которых впервые кажется логичным и осмысленным?

Примерно то же чувствуют многие студенты и даже, как видим, профессора экономики, когда им в руки впервые попадают труды “австрийцев“.

Австрийская школа появилась в конце 19-го века в, как очевидно из названия, Австрии, и в первые десятилетия существования была мейнстримом. Многие базовые принципы современной экономики: субъективная теория стоимости, принцип предельной полезности, ценовые сигналы, альтернативные издержки, временные предпочтения, и т.д. разработаны именно Австрийской школой.

Но в начале 20-го века в экономике стал популярен Маркс, за ним Кейнс, и хотя после Второй мировой мейнстрим экономики сдвинулся вправо, она так и не вернулась к Австрийской школе. Потому что Маркс с Кейнсом закрепили в общественном сознании уверенность в том, что государство может и должно исправлять несовершенства рынка. Эта концепция очень удобна для политиков, поскольку позволяет перераспределять огромное количество денег, часть из которых в процессе прилипает к их рукам. Теперь эта концепция является базовой не только для левых, но и для большинства правых экономистов, чей спор с левыми состоит лишь в том, каким должно быть вмешательство государства в экономику: тотальным или умеренным. Из теорий Австрийской школы следует, что, даже когда рынок совершает ошибки, попытки государства эти ошибки исправить делают ситуацию только хуже. Поэтому она пришлась не ко двору. Хотя “австрийцы“ дали миру двух нобелевских лауреатов, Фридриха Хайека и Вернона Л. Смита, а третий, Джеймс М. Бьюкенен, не относя себя ни к какой школе, говорил, что он очень близок к “австрийцам“ и не возражает, когда его к ним причисляют, Австрийскую школу считают маргинальной и почти не преподают в экономических ВУЗах.

Для Милея она стала открытием, которое изменило всю его жизнь, а теперь может изменить и судьбу Аргентины.

XIV. План реформ

Милею не нравится, что государство отнимает у людей деньги. Он называет это грабежом. Став депутатом, он каждый месяц целиком переводил свою депутатскую зарплату случайно выбранному человеку. На президентскую кампанию он, впервые в истории Аргентины, принципиально не потратил ни копейки государственных денег.

Теперь он хочет сделать свои принципы государственной политикой. В частности, это значит, что государство должно прекратить раздавать деньги, потому что чтобы их раздавать, нужно их сначала у кого-то отнять.

Сказать, что реформы, которые он хочет провести, радикальные, это не сказать ничего. Он собирается полностью перевернуть аргентинскую экономику и сделать вещи, которых за последние сто лет не делал почти никто, по крайней мере в странах размера Аргентины.

В качестве символа своей предвыборной кампании Милей выбрал мотопилу, которой он будет кромсать бесполезные и дорогие государственные программы.

На инфографике ниже противники Милея объясняют, что значит его мотопила для аргентинских избирателей, пытаясь их этим запугать. Тем же пытался их запугать и его соперник Серхио Масса во время дебатов.

Итак, из верхнего левого угла по часовой стрелке:

Отмена субсидий на транспорт и энергию
Реформа рынка труда и отмена пособий
Введение платы за медицинские услуги
Сокращение государственных расходов на 15% ВВП (то есть примерно на 40% от их нынешнего уровня)
Отмена перераспределения налогов от богатых провинций к бедным и государственных общественных работ
Приватизация или закрытие государственных организаций (Совет по научно-техническим исследованиям, Национальный институт кино и аудиовизуальных искусств)
Отмена специального режима поддержки промышленного развития Огненной земли
Приватизация стратегических предприятий (в первую очередь государственной нефтегазовой компании YPF)

На этой схеме нет самого главного: Милей собирается избавиться от песо и распустить Центробанк, переведя экономику на доллары.

Вероятно, авторы инфографики не стали об этом упоминать, потому что этим избирателей не запугаешь: в песо никто не верит, из-за не выключающегося печатного станка его курс постоянно падает, население хранит свои сбережения и все расчёты производит в долларах, как в России в начале 1990-х. Предложение перевести экономику на доллары было одним из самых популярных пунктов предвыборной программы Милея и одним из её символов.

На самом деле на доллары Милей собирается перевести только расчёты с государством. Его план куда более амбициозен: он хочет ввести свободную конкуренцию валют. Любой сможет платить за товары и услуги любыми деньгами, хоть и своими собственными, если кто-то согласится их принимать.

Другие пункты программы не так популярны, но у киршнеристов, пытавшихся запугать избирателей, всё равно ничего не вышло. Для большинства аргентинцев безнадёжное настоящее страшнее любого страшного будущего. К тому же Массе никто не верит. Будучи вторым самым влиятельным человеком в государстве и сконцентрировав в руках гигантские полномочия, во время предвыборной кампании он пытался изображать из себя оппозиционера и ругать правительственную политику, за которую он сам же и отвечал. Контролируя государственную кассу, он всего за несколько недель перед выборами раздал в качестве пособий и налоговых льгот 1,5% годового аргентинского бюджета. Но это ему не помогло.

“Моя мама (73 года) сделала мне амигуруми Милея в комплекте с мотопилой. Она их продаёт“

Возвращаясь к самой программе: Аргентина — не первая страна, которая решилась на такую реформу. До неё это сделали Эквадор в 2000 году и Сальвадор в 2004. Обе — вполне успешно: переход на доллары покончил там с гиперинфляцией и не привёл ни к каким серьёзным негативным последствиям.

Оппоненты говорят, что долларизация никогда не проводилась в такой крупной стране. Разница действительно есть, но она не так велика, как может показаться: в Сальвадоре на момент проведения долларизации жило 6 миллионов человек, в Эквадоре — 12. В Аргентине сегодня живёт 47 миллионов. Это, конечно, существенно больше, чем в Эквадоре, но не настолько, чтобы это было принципиальным.

Ещё оппоненты говорят, что у Милея нет никакого плана. Но Милей — экономист, и перед выборами собрал вокруг себя команду других экономистов. План у него, конечно, есть, и даже не один, а два, на случай разного развития событий. Не буду вдаваться в экономические детали, но он не собирается рубить сплеча и отменять песо за одну ночь, создавая панику и фактически реквизируя у населения деньги, а планирует сначала свободно разрешить обменивать песо на доллары (сейчас официальный месячный лимит — 200 долларов на одного человека), изымая песо из обращения, и окончательно перевести официальные расчёты на доллары, когда люди избавятся от 2/3 песо, находящихся сейчас на руках. Остальные можно будет дообменять потом.

Ещё две его радикальных идеи: во-первых, он хочет не приватизировать госмонополии, а просто закрыть их. Он говорит, что если их приватизировать, то всегда есть риск, что левые захотят национализировать их обратно. Основания для таких опасений есть — Менем во время своего президентства уже приватизировал YPF, но Киршнеры, придя к власти, снова провели её национализацию, в результате чего Аргентина потеряла инвесторов, репутацию и деньги: в результате долгих разбирательств ей пришлось выплатить крупную компенсацию бывшим владельцам компании. Так что Милей рассуждает вполне логично: нет госмонополии — нет проблемы.

Третье радикальное предложение: полностью открыть экономику. Милей хочет выйти из торгового блока МЕРКОСУР, в рамках которого южно-американские страны свободно торгуют друг с другом. Он говорит, что блок искажает рыночные цены и наносит вред потребителям: уничтожив внутренние торговые барьеры, страны МЕРКОСУР возвели внешние. Вместо этого Милей хочет просто отменить импортные пошлины, и разрешить свободный ввоз товаров в страну.

Но не сразу.

Со всеми своими реформами, и в первую очередь с отменой пособий и субсидирования цен, Милей собирается действовать решительно, но постепенно. И это не оксюморон. В отличие от многих неолиберальных экономистов, он понимает, что государство не может просто взять и отменить обязательства, которые оно дало населению. Это не удивительно: традиционная экономика воспринимает людей как “непрерывную гомогенную массу потребителей“ (это не шутка, а цитата из популярного американского университетского учебника по теориям экономического роста). Австрийская школа, к которой принадлежит Милей, воспринимает их как отдельных индивидуумов, у каждого из которых есть свои интересы. Поэтому Милей собирается сначала избавить аргентинские предприятия от удушающей их бюрократии, непомерных налогов, ограничений на экспорт, обязательств по сдаче государству валюты и искусственных обменных курсов, дождаться, когда они смогут расправить плечи (pun intended) и начнут создавать новые рабочие места, и уже после этого полностью покончить с пособиями, субсидиями цен и импортными пошлинами, и распустить огромную армию госслужащих. Он говорит, что её даже не придётся принудительно распускать: к тому моменту, как это произойдёт, все побегут в частный сектор сами, так как он будет предлагать гораздо лучшие условия.

Ещё Милей собирается радикально сократить налоги (когда Серхио Масса в прямо перед вторым туром в попытке переманить избирателей объявил о сокращении налогов, Милей пошутил, что он ещё не успел стать президентом, а его программа уже реализуется) и упразднить 10 министерств из сегодняшних 18.

XV. Милей и его команда

Но кроме ни на чём не основанных заявлений о том, что у Милея нет плана реформ, существует и другое обвинение, имеющее куда большее отношение к реальности: у него нет ни политического опыта, ни команды, чтобы их проводить.

Во многом это правда, с опытом у Милея плохо. Он начал выступать на экономические темы и давать интервью телевидению больше десяти лет назад, и, из-за своих знаний экономики и эксцентричного стиля, быстро стал самым популярным экономическим комментатором, которого приглашали в свои программы все ведущие. Потом он завёл собственное радиошоу. Но в политику он пошёл только в 2020 году, создав собственную партию La Libertad Avanza. На выборах 2021 партия, неожиданно для всех, включая самого Милея, заняла третье место, набрав 7% голосов. В Буэнос-Айресе, где во главе списка шёл сам Милей, она набрала целых 17%. Но этого хватило лишь на 4 парламентских кресла из 257. Получить места в Сенате у них не вышло.

В этом году уже не партия, а целая коалиция Милея здорово улучшила результат, получив 28% голосов, придя к финишу второй после перонистов и получив ещё 35 кресел. Парламентские выборы в Аргентине проходят раз в два года и на них меняется половина парламента. Так что у коалиции Милея сейчас 39 кресел. Это всего 15% от общего состава. Но проблема не только в этом.

В коалиции Милея теперь есть не только либертарианцы, но и консерваторы. Неизвестно, будут ли они голосовать за его радикальные экономические предложения. Хуже того, как выяснила пресса, от партий его коалиции в парламент прошли несколько бывших перонистов. Враги Милея даже обвинили его в том, что он продавал места в партийных списках. Скорее всего это ложь, никаких подтверждений обвинители не предоставили и открытое по этому поводу дело не принесло никаких результатов, и на самом деле Милей, не имея политического опыта, просто не озаботился детальной проверкой своих кандидатов. Но точно знать, не обернутся ли бывшие перонисты, прошедшие в парламент по его спискам, на первом же заседании не бывшими, сейчас не может никто.

С другой стороны, это не так критично, поскольку у Милея есть правые союзники. К Милею очень хорошо относится бывший президент Аргентины Макри, который безуспешно пытался проводить реформы в 2015–2019. Основанная им коалиция Juntos por el Cambio (Вместе за перемены) выставила на выборы бывшую министра безопасности в его правительстве Патрисию Булрич, но у многих комментаторов было впечатление, что если бы не партийные обязательства, Макри бы с куда большим удовольствием поддержал не её, а Милея. Уже через день после того, как Булрич выбыла в первом туре, Макри пригласил Милея, а также Булрич и ближайших соратников обоих кандидатов, к себе домой, где они, по информации журналистов, заключили предвыборный пакт. Вскоре Булрич и Макри оба публично поддержали Милея, что наверняка помогло ему выиграть второй тур.

С третьей стороны, у коалиция Милея и Макри в общей сумме 132 кресла в парламенте — достаточно уверенное большинство. Но только формально. Потому что коалиция Макри очень разнородна. Существенную её часть составляют социал-демократы, которые совсем не в восторге от радикально либеральных идей Милея и вряд ли станут за них голосовать. А без них Милей с Макри теряют большинство.

Через два года — новые выборы, на которых партия Милея может набрать существенно больше, чем на этих. Но только если Милей начнёт реформы. Если он не сможет их начать, его фракция может сократиться. Ситуация патовая.

Милей пообещал, что если парламент не захочет проводить его реформы, он объявит по ним референдум. Такое полномочие у него по закону действительно есть, и как минимум долларизация и роспуск Центробанка, похоже, имеют в народе большую поддержку. Проблема в том, что этот референдум будет только консультативный: обязательный для исполнения референдум может объявлять только парламент. Так что даже если Милей объявит референдум и получит нужный ему результат, парламент может просто его проигнорировать (это же, кстати, относится и к возможному референдуму по абортам). Игнорирование воли народа депутатами может принести коалиции Милея большой успех на следующих выборах, но в любом случае путь к реализации реформ будет для него нелёгким.

XVI. Милей и мир

Я знаю, что у меня есть читатели в Аргентине. Но они наверняка хорошо знакомы с Милеем и историей Аргентины и без меня. Для подавляющего большинства читателей всё вышеизложенное будет интересно только из чистого любопытства: напрямую состояние экономики Аргентины и благосостояние её жителей их не касаются. Оно может коснуться их позже: если реформы Милея будут успешными и Аргентина превратится во второй Сингапур, только со вдесятеро большим населением, то, во-первых, многие могут захотеть туда эмигрировать, а, во-вторых, другие страны могут начать брать с Аргентины пример. Но до этого ещё далеко.

Тем не менее, Милей может изменить нашу жизнь, где бы мы ни жили, уже в самые ближайшие месяцы. Но не экономическими реформами, а внешней политикой. В которой Аргентину, судя по всем заявлениям Милея, ждёт радикальный поворот.

Во всех интервью Милей говорит, что при нём у Аргентины будет два главных союзника. Нет, это не армия и флот, воевать он ни с кем не хочет.

Милей рассказывает, что когда ему было 12 лет, он увидел в теленовостях, как Аргентина оккупировала Фолкленды, и вслух заметил, что нужно быть полным идиотом, чтобы ввязываться в войну с Англией. В ответ разъярённый отец, большой патриот своей страны, жестоко его избил. Как говорит Милей, он швырял его по всей кухне.

Милей ненавидит войну и любое насилие. Он публично заявляет, что не собирается возвращать Фолкленды силой, а собирается сделать Аргентину такой привлекательной страной, что их жители сами захотят к ней присоединиться.

На теледебатах Масса, зная про это и про уважение, которое Милей испытывает к правым реформаторам, спросил его, считает ли он Тэтчер великим политиком. Тот честно ответил, что да, он считает её великим политиком наряду с Рейганом и Черчиллем. Масса стал говорить, что Тэтчер — враг Аргентины и аргентинцы никогда не позволят, чтобы такие, как Милей, прославляя её, топтали память героев, погибших в войне за острова. Но эта демагогия ему не помогла. Состояние экономики оказалось для аргентинцев важнее.

Но мы говорили про союзников. Главными союзниками Аргентины Милей называет США и Израиль.

К Израилю у Милея особое отношение. Так же, как, изучая экономику, Милей пришёл к Австрийской школе, изучая религию, он пришёл к иудаизму, при том, что его родители — итальянцы-католики. Возможно, этому помогло и то, что Милей очень не любит Папу Франциска за его левизну.

Несколько лет назад Милей сказал, что хочет принять гиюр и стать первым аргентинским президентом-евреем. Тогда это посчитали шуткой, но оказалось, что нет. Милей действительно начал изучать Тору. В числе его ближайших советников — раввин из буэнос-айресской синагоги, который даёт Милею консультации не только по религиозным вопросам. Правда, теперь он говорит, что перейдёт в иудаизм уже после ухода с должности: рабби сказал, что иудаизм не позволит ему выполнять президентские обязанности по субботам — если еврей по рождению ещё может позволить себе иногда игнорировать заповеди, то для принявшего гиюр такое исключено.

С США Милей собирается сотрудничать независимо от того, кто будет там президентом: очевидно, он понимает, что президенты приходят и уходят, а демократические ценности остаются. Он избегает сильно критиковать Байдена, ограничиваясь словами, что тот левее, чем ему бы хотелось.

Милей хочет вернуть Аргентине не только былую экономическую мощь, но и былую политическую идентичность. Он хочет снова сделать её частью свободного мира. В 1930-е изменилась не только экономическая политика: фактически все аргентинские правители, пришедшие к власти в первые десятилетия после военного переворота, провели какое-то время дипломатами или военными атташе в фашистской Италии и сочувствовали Муссолини, хотя и не стали вступать в войну на его стороне.

Милей собирается отозвать заявку на вступление в BRICS. Заявка уже одобрена, и Аргентина должна была стать членом группы с 1-го января, но теперь, очевидно, не станет.

Он говорит, что не будет заключать никаких договоров с коммунистическим Китаем и фактически, хотя вряд ли юридически, разорвёт с ним все отношения. Будучи принципиальным сторонником свободной торговли, он не собирается запрещать аргентинским частным лицам и компаниям торговать с китайскими, но Аргентина не будет участвовать ни в каких китайских инициативах.

Когда Милея просят назвать его врагов, одним из первых он называет Путина. Он поддержал Украину в первый же день войны и даже вышел на одиночный пикет с украинским флагом.

Вряд ли стоит надеяться, что при нём Аргентина в полной мере присоединится к санкциям: так как Милей за свободную торговлю и против государственного диктата, он вряд ли запретит аргентинским фирмам торговать с российскими. Но он почти наверняка прекратит аргентинские заигрывания с Россией, начнёт поддерживать Украину дипломатически и, возможно, даже поставлять ей оружие, если у Аргентины будут на это деньги.

XVII. Две гипотезы

В начале прошлой части я вас обманул. На самом деле то, удастся ли Милею реформировать Аргентину, и, если удастся, не откатят ли его преемники эти реформы назад, важно не только для самой Аргентины.

Принято считать (я и сам писал об этом в начале статьи), что Аргентина — несчастное исключение из правил: единственная в новейшей истории богатая страна, которая после цепочки неудачных решений профукала всё нажитое и стала нищей. Что если бы не путчи и не Перон, она сейчас была бы там же, где и сто лет назад: примерно на уровне Франции.

Но несчастный каприз истории — не единственное возможное объяснение того, что сегодня происходит с Аргентиной. Я не видел, чтобы кто-то об этом говорил, но очень возможно, что не на своём месте находится не Аргентина, а Испания с Италией.

Если мы посмотрим на историю этих трёх этих стран перед Второй мировой, то увидим, что она шла параллельно. В 1910-х — 1930-х годах все три бросало из крайности в крайность. Во всех трёх был разгул терроризма и уличные бои, во всех трёх крайне правые сменяли у власти крайне левых, уничтожая построенную в 19 веке демократию и подрывая экономическое благополучие. Аргентина стагнировала, но и Испания с Италией не богатели. Аргентина становилась всё беднее по сравнению с США, но её отрыв от этих двух стран не сокращался вплоть до 1945 года.

В Аргентине путчисты и левые популисты сменяли друг друга до самых последних лет. Почему мы считаем, что в Испании и Италии всё должно было быть иначе?

Возможно, это не Аргентина должна быть сегодня примерно на уровне Франции, а Испания с Италией — примерно на уровне Колумбии и Перу. И их нынешнее благополучие — лишь результат того, что после войны их приняли в ЕС и в НАТО, которые и не дают им слишком сильно скатиться ни влево, ни вправо.

Если это так, из этого следует много неприятных вещей. Например, то, что ЕС не стоит принимать новых членов, особенно таких больших, как Украина. Потому что если ядро ЕС — Нидерланды, Франция, Скандинавия и Германия (и даже с Германией, учитывая её предвоенную историю, есть сомнения) — служат якорем от сползания европейской периферии к авторитаризму и популизму, то когда к этой периферии добавятся новые страны с неустойчивыми общественными институтами, якорная цепь может просто не выдержать.

Есть две гипотезы. По одной из них, страны со слабой демократической традицией типа Испании, Польши, Аргентины и, да, Украины, могут, хоть и медленно и болезненно, вытянуть себя из болота за волосы сами. По другой, им не справиться без посторонней помощи, которая, увы, не резиновая.

На Милее лежит огромная ответственность. Не только за Аргентину, но и за то, какая из этих двух гипотез окажется верной.

Пожелаем ему удачи.

Новости Конца Света выходят только благодаря финансовой поддержке подписчиков. Вы тоже можете помочь им материально на Ko-Fi и получить доступ к закрытым материалам и другим бонусам: