Почему сюрреализм — это революционное искусство?
Изменения, которые произошли в искусстве с появлением сюрреализма, заметны и радикальны: во многом они отражают революцию, какой не было никогда до этого. Если мы обратимся к теоретическим текстам сюрреализма, то увидим этому прямое подтверждение, — изначально сюрреализм вообще не стремился создавать искусство. Речь шла об абсолютном, перманентном мятеже и бунте, о «хаосе». «Самый простой сюрреалистический акт, — гласит Второй манифест сюрреализма, — состоит в том, чтобы, взяв в руки револьвер, выйти на улицу и наудачу, насколько это возможно, стрелять по толпе». Или вот еще отрывки: «Красота, славное искусство — последнее достижение логики, тебя нужно разрушить», «Искусство — глупость».
Сюрреалисты идентифицировали себя, как новую политическую силу, и отдавали себе отчет, что в какой-то степени совершают революцию в искусстве. Это, собственно, и было их целью. «Мы твердо решили совершить Революцию… Мы специалисты по Бунту», — пишет Бретон в первом манифесте сюрреализма.
ЗАЧЕМ СЮРРЕАЛИЗМ СОВЕРШИЛ РЕВОЛЮЦИЮ?
В чем же заключается «революционность» сюрреализма? Первое, что приходит на ум, это отказ от мимесиса, то есть от подражания природе. Искусство сюрреализма, как весь модернизм, это антимиметическое искусство, которое избегает репрезентацию «живых» форм и становится по своей форме дегуманистическим. Однако это не новое явление. Уже в ранней греческой культуре или поздней римской античности можно обнаружить борьбу двух образующих дихотомий: стремление к реальности и стремление к абстрактности. Таким образом, указание на отказ от миметичности и подражания природе в искусстве модернизма в качестве одной из причин революции — это ложный путь.
По мнению немецкого искусствоведа Ханса Зедльмайра, истинная природа переворота заключается в том, что искусство перестает быть искусством. Оно либо ориентируется на нехудожественные силы, либо утверждает само себя в качестве автономного начала, в конечном выводе которого — полное растворение во внехудожественном. Это случается в искусстве впервые. Этими внехудожетсвеннми силами, например, становятся обьекты из повседневности и быта, так называемые редимейды или найденные объекты, а также, конечно, сферы бессознательного, которые пришли из психоанализа.
КАК СЮРРЕАЛИЗМ ПЫТАЕТСЯ ОСМЫСЛИТЬ СВОЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ СИЛУ?
Однако внимательный читатель заметит, что во многих теоретических трактатах сюрреализм находит предшественников из прошлого, из мастеров старого словесного и визуального искусства. Может быть, тогда сюрреалисты никакие не революционеры, а всего лишь модернизаторы, построившие свою деятельность на спекуляции? Однако не стоит идти на поводу тактических уловок. Здесь сюрреалисты показывают себя, как настоящие политики и знатоки «военного дела»: в оборонительной фазе революции они апеллируют к предшественникам из среды старого искусства, чтобы легитимировать себя, а в фазе наступательной — провозглашают разрыв.
Удалось ли сюрреалистам завершить свою «революционную» программу? Скорее всего, стоит согласиться с точкой зрения немецких исследователей, что модернизм совершил революционный переворот, во главе которого стоял локомотив сюрреализма — одного из самых бунтующих и революционных направлений в мировом искусстве.
