Ленин и партия «профессиональных революционеров»
В 1901 году «Искра» одобряла создание сильной либерал-демократической партии в надежде ее себе подчинить, но появление Союза освобождения под эгидой Струве вызвало у марксистов обратную реакцию: «Либеральная партия стала рассматриваться прежде всего как соперница в деле влияния на широкую демократическую среду, а объективное значение ее борьбы с самодержавием стало недооцениваться. Так психологически подготовлялось из разочарования в возможности «управлять» всем освободительным движениям то односторонне враждебное отношение к либеральному конституционализму, которое впоследствии стало прочной традицией в известных кругах русской социал-демократии» (Мартов 2000: 65).
Справедливости ради надо сказать, что недоверие к новому либеральному движению подогревал сам Струве, особенно во время его поездки в Мюнхен в декабре 1900 года для переговоров с будущими искровцами о возможных формах сотрудничества: два журнала социал-демократической эмиграции — «Искра» и «Заря» — должны были играть подчиненную роль по отношению к третьему журналу, «Современное обозрение», под прямым руководством Струве и без партийных признаков. Пятью годами позже Ленин раздраженно вспоминал, как в Мюнхене Струве «показал себя «политиком» чистой воды, политиком в худшем смысле слова, политиканом, пройдохой, торгашом и нахалом» (4:386). На самом деле Плеханов не прочь был подчиниться диктату Струве ради финансирования, которое он мог предоставить, но сразу же после возвращения в Россию Петр Бернгардович был арестован и сослан в Тверь: искровцы должны были искать себе других меценатов.
После этого опыта Ленин становится убежденным противником любого сотрудничества с либеральным движением и главным теоретиком новой централизованной организационной модели РСДРП, защищающей партию от любых «уклонов». В этом отношении его брошюра «Что делать?» (1902) представляет собой ключевой — и во многом неортодоксальный — вклад в марксистскую традицию, поскольку в ней во главу социополитических процессов ставится роль партии как сообщества «профессиональных революционеров»; она должна ориентировать и организовывать сознание и политическую деятельность рабочего класса, который — не будь этой помощи «извне» — ограничился бы локальными, разрозненными практическими требованиями: «Сознание рабочих масс не может быть истинно классовым сознанием, если рабочие <…> не научатся наблюдать каждый из других общественных классов во всех проявлениях умственной, нравственной и политической жизни этих классов; не научатся применять на практике материалистический анализ и материалистическую оценку всех сторон деятельности и жизни всех классов, слоев и групп населения» (6:69). В свою очередь, благодаря «профессиональным революционерам» рабочий класс сможет организовать вокруг себя требования и фронты борьбы других социальных субъектов (крестьяне, нецензовые сословия в целом, этнические меньшинства и т.д.) и стать «всеобщим классом» в ходе революционного процесса:
Классовое политическое сознание может быть принесено рабочему только извне, то есть извне экономической борьбы, извне сферы отношений рабочих к хозяевам. Область, из которой только и можно подчерпнуть это знание, есть область отношений всех классов и слоев к государству и правительству, область взаимоотношений между всеми классами. Поэтому на вопрос: что делать, чтобы принести рабочим политическое знание? нельзя давать один только тот ответ, которым в большинстве случаев довольствуются практики, не говоря уже о практиках, склонных к «экономизму», именно ответ: «идти к рабочим». Чтобы принести рабочим политическое знание, социал-демократы должны идти во все классы населения, должны рассылать во все стороны отряды своей армии. <…> идеалом социал-демократа должен быть не секретарь тред-юниона, а народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались, умеющий обобщать все эти проявления в одну картину полицейского насилия и капиталистической эксплуатации, умеющий пользоваться каждой мелочью, чтобы излагать пред всеми свои социалистические убеждения и свои демократические требования, чтобы разъяснять всем и каждому всемирно-историческое значение освободительной борьбы пролетариата (6:79–80).
Так появилась «концентрическая» модель социополитической деятельности, в которой сказались некоторые идеи русского «якобинства» XIX века (декабрист Пестель, бланкист Ткачев): данная модель работает «сверху вниз», по схеме, в основном заимствованной из мифа Чернышевского о «новых людях», чей роман «Что делать?» (1862–1863) вдохновил Ленина даже заглавием.
Движение «новых людей» находит организационное начало не в формальной «игрушечной» демократии, но в более глубокой, почти мистической связи: «Единственным серьезным организационным принципом для деятелей нашего движения должна быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров. Раз есть на лицо эти качества, — обеспечено и нечто большее, чем «демократизм», именно: полное товарищеское доверие между революционерами <…> ведь «демократизм», настоящий, не игрушечный демократизм входит, как часть в целое, в это понятие товарищества!» (6:141).
Поначалу другие социал-демократы ничего не имели против ленинской модели. Например, Потресов, будущий правый меньшевик, в марте 1902 года пишет Ленину: «Два раза сплошь и подряд прочел книжку и могу только поздравить ее автора. Общее впечатление — превосходное. Не сомневаюсь, что книжка будет иметь большой успех и сыграет роль организатора» (Ленинский сборник, т. 3, 1927, с. 286). Позиция других искровцев становилась более критической лишь по мере кристаллизации большевистской и меньшевистской тенденций: в совершенно изменившемся контексте 1909 года тот же Потресов напишет, что «по мере того, как процесс формирования социал-демократической партии в данной исторической обстановке <1901–1902> принимал все более характер формирования революционно-интеллигентского аппарата для руководства движением рабочего класса», в русский марксизм «вырывалась струя», отражающая и идеологически компенсирующая мелкобуржуазно-интеллигентское происхождение вождей партии:
И вот создается концепция, в которой на первое место выступает централизованная организация профессиональных революционеров, в качестве носительницы социалистического начала, а рабочее движение само по себе представляется идущим в направлении буржуазного развития <…>. Таким образом, как антитеза экономизму, в недрах революционного марксизма появляются первые очертания того видоизмененного бланкизма, который в 1903 году приводит к расколу и уже позже — в эпоху революции — развертывает свое общественно-политическое содержание (Потресов 1909:617–618).
Одним словом, речь идет о возвращении к экстремистским кружкам семидесятых по образцу Бланки и Ткачева: не случайно в 1906 году Потресов строит свое «ликвидаторство» (см. ниже) именно на основе критики ленинской концепции «кружковой» партии. Но по сути с его критикой были согласны и левые меньшевики:
Поскольку в этой вражде к организационному «демократизму» сказывалось подтверждавшееся опытом сознание невозможности в условиях подполья и конспиративной организации копировать строй европейских рабочих партий — к чему были склонны «экономисты», — эти преувеличения были и естественны, и сравнительно безвредны. Они становились опасными, поскольку абсолютная форма, в которой выставлял свои положения Ленин, давала основания делать соответствующие выводы для всякой подлинно революционной рабочей партии при всех исторических условиях (Мартов 2000:66; ср.: Мартынов 1910:337).
С ленинской же точки зрения, строительство партии «сверху вниз» не свидетельствует о ее антидемократическом характере: хранимое узким кругом «профессиональных революционеров» теоритическое сознание впитывает в себя требования спонтанного рабочего движения, очищает их от всего корпоративного, оппортунистического или экстремистского и осуществляет последовательный синтез практической политической программы, направляя борьбу. Наоборот, по мнению Ленина, именно приверженцы «спонтанной», построенной «снизу вверх» политической организации демонстрирует как свою «наклонность к психологии буржуазного интеллигента, готового лишь платонически признавать организационные отношения», так и свою «податливость к оппортунистическому глубокомыслию и к анархическим фразам»; в противоположность же «барскому анархизму», интеллигентской неспособности принимать партийную дисциплину, рабочий класс приучен фабричной жизнью к дисциплине и совместной борьбе: «[у него — Г.К.] нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации» (5:259, 189, 379, 403).
Сколь бы дикой не казалась другим марксистским теоретикам ленинская модель, она — как признал впоследствии сам Мартов — «явно шла навстречу настроениям наиболее активных организаторов и агитаторов партии, утомленных годами организационного топтания на месте и убожеством, как выражался Ленин, «кустарничества», характеризовавшего работу комитетов и стеснявшего ее размах» (Мартов 2000: 67).
Глава Ленин и партия «профессиональных революционеров» из книги итальянского исследователя Гуидо Карпи “История русского марксизма”.
Глава представляется здесь в полной версии, без сокращений.
