К новым либертарианцам
Джефф Дейст, президент Института Мизеса, обращается, несмотря на название, не только к новичкам в мире либертарианства. В процессе он отвечает на такие интересные вопросы, как должно ли либертарианца волновать положение геев в Саудовской Аравии, нужно ли слушать людей, рассказывающих “как нам обустроить Россию” на западных телеканалах, как относиться к семье и религии, и чем современным либертарианцам стоит заняться прямо сейчас, чтобы добиться цели сокращения государства.
Подсказка: статья понравится противникам глобализма.
Добро пожаловать на конференцию Коракс 2017 года, и добро пожаловать на ежегодную встречу Университета Мизеса. Как видите, оба события проходят одновременно, поэтому я не смогу остаться с вами на весь вечер. Но я очень благодарен за приглашение выступить от Софии и Мартина, и я конечно хотел бы присоединиться к вам на Мальте в любую другую неделю. Я восхищаюсь Софией и Мартином, которые имели храбрость покинуть Швецию и начать это новое предприятие здесь, на Мальте, которая по их мнению не только теплее, но и намного благоразумнее!
О чем я хотел бы сегодня поговорить даже больше, чем о либертарианстве, так это о самих либертарианцах. И я попрошу вас подумать, не потеряли ли они свой путь.
Заголовок «К новым либертарианцам» это, надеюсь, очевидная отсылка к знаменитой книге Мюррея Ротбарда «К новой свободе». Это недооцененная книга, наверное гораздо менее известная, чем «Этика свободы». Многие авторы имеют достаточное эго, чтобы называть свои книги «манифестами», но редкая книга на самом деле отвечает подобному наименованию. Эта книга из тех, что отвечает такому высокому званию.
Мне очень нравятся вот эти строки из нее: «Либертарианство это философия, которая ищет политику». Интересно, поменял бы он сегодня эти строки, если бы видел, какой публичный курс выбрало современное ответвление либертарианства. Или быть может ему стоило написать «либертарианство это философия, которая ищет хороших либертарианцев»?
Я выбрал такое название для своей речи чтобы подчеркнуть, что нам не нужно никакого «нового либертарианства» или чего-то подобного «великого». Спасибо великим мыслителям, которые были на этом свете до нас, и тем, которые еще с нами, за то, что нам не нужно делать тяжелую работу — а это хорошие новости, потому что немногие из нас достаточно подготовлены для того, чтобы выдвинуть новую теорию! Мы все можем счастливо выполнять роль продавцов секонд-хенда идей.
Иногда либертарианцы попадают в ловушку нужды в чем-то новом, то, что мы можем назвать ловушкой современности. Стало трендом считать, что технология порождает новую парадигму, новый, «третий путь», который сделает государство устаревшим без нужды в интеллектуальном сдвиге. Представляется, что цифровая эпоха такая плоская, такая демократичная, и такая децентрализованная, что она сделает невозможным контроль над нами со стороны государства с его иерархией. Свободное перемещение информации сделает неизбежным свободное перемещение товаров и услуг, и обнажит тирании, которые не смогут больше скрывать правду от своих граждан.
В то время как я, конечно, на это надеюсь сам, я в этом не так уверен. Мне кажется очевидным, что государства переходят от национальных к наднациональному уровню, что глобализм означает на самом деле более централизованный контроль через зарождающийся картель государств-союзников типа ЕС и негосударственных организаций — не говоря уже о призывах к сплочению центральных банков в рамках такой глобальной организации, как МВФ. У нас должно вызывать подозрение детерминистское представление о том, что у человечества есть некая неизбежная историческая дуга.
И в то время как мы все получаем выгоду от чудес технологического прогресса, и мы особенно хорошо встречаем технологии, которые затрудняют государству возможности управлять нами — например, такие как Убер или технологии шифрования — мы должны помнить, что технологические достижения также дают государству больше возможностей шпионить, контролировать и даже убивать людей под их контролем.
Поэтому я ожидаю, что человечество продолжит существование, но упертая тенденция к формированию государства все еще будет оставаться проблемой. Выбор между организацией человеческой деятельности экономическими средствами или политическими средствами не был отменен с появлением типографии и печатного станка, или с промышленной революцией, с изобретением электричества или любыми другими технологическими достижениями. Поэтому нельзя предполагать, что освобождение придет через цифровую революцию.
Нет, концепция свободы у Ротбарда довольно хорошо сохранилась на протяжении почти половины века. Люди имеют суверенитет над своим разумом и телами, что означает, что они принадлежат сами себе. Отсюда вытекает необходимое следствие в виде прав частной собственности, которое означает, что индивиды имеют полное право на продукты их умственной и физической деятельности. Аксиоматически мы знаем, что людям для выживания необходимо действовать. И из принципа самопринадлежности и права частной собственности мы приходим к теории о том, когда допустимо применение силы — для самообороны. Эти идеи самопринадлежности, частной собственности, и принципа неагрессии должны быть применимы ко всем, даже когда какая-то группа сплачивается и объявляет себя “государством”. Так как государства по определению используют силу (или угрозу применения силы) многими путями, которые никак не относятся к самообороне, в парадигме Ротбарда они не являются действующими правильно.
Это красивая, простая и логичная теория. И конечно, по крайней мере степень этих трех элементов — индивидуальной свободы, права собственности и некоторая концепция закона, защищающего первые два пункта — необходимы и существуют для реального человеческого прогресса. Я знаю, знаю, рабы построили пирамиды, несмотря на то что египтологи говорят, что это не так, и что советские ученые не были свободны, и все равно построили ядерные бомбы — возможно, чтобы избежать поездки в Сибирь. Но глобально мы знаем, что правда заключается в том, что свобода и человеческий прогресс неразрывно взаимосвязаны.
Итак, у нас есть эта фантастическая, герметичная теория свободы от Ротбарда. Но этого недостаточно. И Мюррей был в этом твердо уверен. Он первым обратил внимание на важность активизма, а не только идей и образования. Но о каких людях и о каком типе активизма шла речь? Этот вопрос оставался без ответа во времена Мюррея, и сегодня.
I. Признание того, что свобода является неотъемлемой частью человеческой природы
Если и есть какая-то точка опоры, о которой мы должны помнить, так это та, что гласит — свобода является естественной и органичной, и неотъемлема от человеческой деятельности. Ей не требуется человек “нового типа”. И тем не менее либертарианцы склонны впадать в утопизм, в представление свободы как чего-то, что является продуктом новой эпохи и развивается. В этом смысле они очень похожи на прогрессивистов: свобода будет работать только тогда, когда человек стряхнет с себя упертые старые идеи о семье и племени и станет чистым рациональным свободным мыслителем (на самом деле происходит наоборот), отвергнет мифы религии и веры, отступит от устаревших идей этноса и национализма или культурных альянсов и сделает выбор в пользу нового гипер-индивидуалистичного кредо. Они считают, что нужно, чтобы люди отбросили свои старомодные сексуальные предпочтения и буржуазные ценности, кроме материализма. Потому что прежде всего архетипичный либертарианец представляется как практически бездушный экономический актор, кто-то кто может бросить все и переехать в Сингапур завтра, чтобы сделать на 20 тысяч долларов больше в более крупной экономике.
Ну, похоже что люди на самом деле такими не являются. Они хрупки, подвержены совершению ошибок, любят иерархию, иррациональны и подозрительны, и имеют стадное чувство, во время которого могут вести себя как кучка героических Хэнков Риарденов (имя одного из героев романа Айн Рэнд “Атлант расправил плечи” — примечание RLN Today). На самом деле Ротбард говорит именно об этом в главе о либертарианской стратегии в конце книги «К новой свободе». Он напоминает нам, что прогрессивные утописты думают, что у человека нет природы, и он “бесконечно податлив”. Они думают, что человека можно сделать идеальным, в том числе идеальным слугой нового порядка.
А либертарианцы верят в свободу воли. Люди формируют себя сами. И поэтому совершенно безрассудно ожидать каких-то серьезных изменений, которые встроятся в нашу предпочтительную структуру. Мы надеемся на то, что люди будут совершать моральные поступки, мы верим, что свобода предоставляет настоящие стимулы для морального улучшения. Но мы не опираемся на это для того, чтобы свобода работала. Фактически либертарианство принимает людей такими, какие они есть, прямо здесь и сейчас. В этом смысле Ротбард видит свободу как “в высшей степени реалистичную”, и “единственную теорию, которая действительно совместима с природой человека и миром”.
Так давайте же понимать — и подавать — свободу как глубоко прагматичный подход к организации общества, тот что решает проблемы и конфликты через распутывание путем того лучшего варианта, который дает нам частное, добровольное решение. Давайте отвергнем утопии и великие видения того мира, который будет на самом деле всегда беспорядочным и несовершенным. Лучше чем был, но несовершенный, должно стать нашим девизом.
II. Приветствовать, а не отвергать институты гражданского общества
Мой второй тезис касается самого гражданского общества. Потому что в то время, как либертарианцы с энтузиазмом приветствуют рынки, они десятилетиями делали катастрофическую ошибку, выставляя себя врагами семьи, религии, традиции, культуры и гражданских и социальных институтов — иными словами, врагами гражданского общества как такового.
Что очень странно, когда мы задумываемся об этом. Гражданское общество предоставляет нам основные механизмы, которые дают возможность организовывать общество без государства. И сохраняя в уме тезис Ротбарда о свободе и человеческой природе, гражданское общество организует себя органическим образом, без насилия. Люди хотят быть частью чего-то большего, чем они сами. Почему либертарианцы не могут этого понять?
Едва ли нужно говорить о том, что семья всегда была первой линией обороны против государства, и самым важным источником первостепенной лояльности — или разделенной лояльности, согласно взглядам политиков. Наша связь с предками, наша озабоченность вопросами потомства формирует историю, в которой государство не является главным персонажем. Семья формирует наше раннее и поэтому самое формирующее пространство — и по крайней мере в своей идеальной форме, семья предоставляет и материальную и эмоциональную поддержку. Счастливые семьи действительно существуют.
Но государству нужно нас атомизировать, чтобы мы были одинокими, сломленными, уязвимыми, зависимыми и «отключенными». Конечно, оно старается разрушить семьи, и забирает детей от родителей как можно раньше, занимаясь их индоктринацией в государственных школах, используя вэлфер и налоговый кодекс как клин, всячески препятствуя браку и созданию больших семей, фактически препятствуя любому типу интимных отношений, который не является предметом общественного контроля, поощряет разводы и так далее.
Это может звучать, как тезисы правых политиков, но от этого не становится неправдой.
Мы хотим, чтобы было больше сильных семей, элитных семей, мы хотим существования богатых семей, которые не боятся государства. Мы хотим больших, широких семей в рамках которых её члены могут найти защиту от бед. И одна практическая заметка: если учесть, что примерно 10% населения США достаточно свободолюбиво настроены, значит, мы говорим о 32 миллионах человек. Представьте, что было бы, если бы каждый из них имел троих детей — у нас была бы армия сторонников свободы из 100 миллионов человек!
Религия формирует другую важную линию обороны против государства. Фактически вся история человечества не может быть понята без понимания роли религии. Даже сегодня приличный процент людей на Западе верит в Бога, независимо от того, соблюдают они религиозные ритуалы или нет. И вера в божество сама по себе бросает вызов статусу и “всезнанию” государства. Повторюсь, религия выступает в качестве потенциального конкурента для преданности личности — и у нее есть омерзительная (для государства) тенденция появляться снова, как бы авторитарные государства не пытались ее подавить.
Вне семьи и веры, есть бесконечное число негосударственных институтов, которые предлагают сообществам реализацию практически любые мыслимых интересов. Все они, начиная от предпринимательства и заканчивая социальными и гражданскими организациями, выполняют цивилизационную функцию организации людей без власти государства.
Позвольте сделать важное замечание: разумно полагать, что более либертарианское общество будет менее либертинским (либертины —нигилисты, отрицающие общественные нормы, прежде всего нормы морали, примечание RLN Today) и более консервативным в культурном плане — по той простой причине, что когда государство теряет важность и власть, подавляемые до этого институты гражданского общества растут в своей важности и власти. И в более либертарианском обществе труднее навязать какой-либо выбор стиля жизни другим людям. Если вы полагаетесь на семью и Церковь или благотворительность, когда вам нужна помощь, они могут выставлять определенные условия за её осуществление.
Уверяю вас, мне не интересно и я не собираюсь судить вас за ваши личные верования и предпочтения в жизни — и то же самое было не в интересах Мюррея Ротбарда. И конечно либертарианство как таковое ничего не говорит о том, как вам проживать свою жизнь. Но правдой остается то, что гражданское общество должно приветствоваться либертарианцами всегда. Вера в обратное означает, что вы игнорируете то, что люди действительно хотят и действительно создают сообщества. Существует слово, означающее людей, которые не верят ни во что: ни в государство, ни в семью, ни в Бога, ни в общество, ни в мораль, ни в цивилизацию. Это слово — не либертарианец. Это слово «нигилист».
III. Политический универсализм — не цель
Мой заключительный тезис — об упертой тенденции либертарианцев выступать за какой-то универсальный политический порядок. В какой-то степени такая цель у либертарианцев есть, она заключается в том, что нужно позволить индивидам жить так, как они хотят. Политическая цель это самоопределение, и поиск методов уменьшить размер, масштаб и власть государства. Но идея универсальных либертарианских принципов смешалась с идеей универсальной либертарианской политики. Живи и дай жить другим заменило понятие универсальной либертарианской доктрины, часто спаренной с культурным элементом.
Из-за этого либертарианцы часто попадают в ловушку того, что они звучат как консерваторы или прогрессивисты, которые считают себя достаточно квалифицированными для того, чтобы диктовать политическое устройство всему миру. Но что либертарианского в том, чтобы говорить другим странам, что делать? Не должно ли нашей политической целью быть радикальное самоопределение, а не универсальные ценности?
Это уже плохо, слышать неоконсерваторов на ТВ, которые говорят со своих уютных западных насестов о том, что будет лучше для Сирии, или Ирака, или Северной Кореи, или для России. Но еще хуже слышать то же самое от либертарианцев из Reason’а (либертарианский фонд и учрежденный ими одноименный новостной агрегатор — прим. RLN Today). Это и политическая и тактическая ошибка.
Универсализм и его доктрина звучат примерно так: демократическое голосование является священным политическим правом в пост-монархическом мире. Оно порождает социальные демократии с крепким социальным обеспечением, регулируемым капитализмом, законодательной защитой женщин и меньшинств, и широкими нормами по социальным вопросам с высокой степенью общественного признания. Западная концепция гражданским прав теперь применяется всюду, и с помощью технологий мы можем стереть старые границы национальных государств.
Но реальная начинка немного отличается: леволибералы настаивают на наднациональном государстве (“единое мировое правительство”), в то время как консерваторы сосредотачиваются над глобальными управляемыми торговыми схемами и на “экспорте демократии”. Но обе эти стороны провели 20 век, настаивая на их предпочтительном политическом устройстве и на том, что оно применимо везде, и везде будет неизбежно применено.
Этот нарратив не благоволит либертарианцам. Универсализм представляет философское обоснование глобализму, но глобализм не есть свобода: вместо этого он угрожает нам созданием новых степеней государства. И универсализм не является естественным законом; фактически он прямо противоположен человеческой природе и настоящему человеческому разнообразию.
Более того, выходит, что есть совсем немного вещей, с которыми согласны абсолютно все. Среди них и тип правления, и права, и роль религии, и иммиграция, капитализм, неолиберализм. Нам тяжело даже научиться полностью уважать индивидуальную свободу и право собственности здесь на западе, где у нас имеется серьезная традиция обычного права.
Но при этом либертарианцы активно продвигают универсализм даже в то время, когда мир движется в другом направлении. Трамп и брекзит раскачали лодку глобалистов. Национализм растет в Европе, заставляет ЕС защищаться. Движения за раскол и сецессию существуют в Шотландии, Каталонии, Бельгии, Андалусии, и даже в Калифорнии. Федерализм и права штатов внезапно стали популярными у прогрессивистов в США. Мир отчаянно хочет повернуться спиной к Вашингтону и Брюсселю, к ООН и МВФ и всем прочим глобалистским институтам. Среднестатистический человек чует крыс издалека.
Нам нужно воспользоваться этим моментом.
Мекка это не Париж, ирландец не абориген, буддист не растафарианец, средняя “онажемать” не обязательно русская. Является ли нашей целью убедить их всех стать убежденными ротбардианцами? Должна ли либертарианцев заботить возможность гей-браков в Саудовской Аравии? Нужно ли настаивать на одних и тех же правилах пересечения границ в Браунсвилле, Техасе и Монако? Должны ли мы агитировать за законы об открытом ношении оружия в техасском стиле во Франции для предотвращения нового Батаклана?
Или будет лучше, если мы потратим наше время на дело, которое будет продвигать идеи политической децентрализации, сецессии, субсидиарности? Другими словами, нужно ли позволить Мальте быть мальтийской?
Людвиг фон Мизес отвергал универсализм, и видел самоопределение как высшую политическую цель. Мюррей Ротбард описал метод по отколу от политических наций для органически возникших наций в одной из последних своих статей под названием «Нация по согласию».
Другими словами, самоопределение — это главная политическая цель. Это путь к свободе, каким бы несовершенным он не казался. Мир семи миллиардов самоуправляемых индивидов был бы идеальным, но при всей нереалистичности подобной модели мы предпочтем Лихтенштейны Германиям и Люксембурги Англиям. Мы должны отдать предпочтение правам штатов на федерализацию больше, чем США, и приветствовать развал Евросоюза. Мы должны поддерживать движения по отсоединению Каталонии и Шотландии и Калифорнии. Мы предпочтем локальный контроль над удаленными легислатурами и административными единицами, и отвергнем многосторонние торговые сделки. Нам стоит предпочесть малое перед большим, когда речь идет о государствах.
Политическая децентрализация, сецессия, субсидиарность и аннулирование являются механизмами, которые двигают нас ближе к нашей политической цели самоопределения. Настаивать на универсалистских политических соглашениях — огромная тактическая ошибка для либертарианцев. И именно потому, что мы понимаем, что доподлинно никто не может знать, что будет лучше для 7,5 миллиардов людей на земле, мы и являемся либертарианцами.
А за что будешь бороться ты?
В завершение своей речи, я хотел бы упомянуть недавнюю переписку по электронной почте, которая у меня произошла с блогером с никнеймом Бионический Москит. Если вы его еще не читаете, стоит начать!
Я задал ему тот же гипотетический вопрос, который у меня есть и для вас: за что ты бы боролся? Ответ на него говорит многое о том, что должно заботить либертарианцев.
И я имею в виду за что вы физически готовы бороться, то есть, речь о том, что может повлечь за собой физическое увечие или даже смерть. Или арест и заключение, потерю вашего дома, ваших денег, того чем вы владеете.
Я уверен, что все мы дрались бы за нас самих, если на нас бы напали, или за наши семьи, если бы напали на них. Мы можем драться за близких друзей. И возможно за наших соседей. Фактически нам бы понравилось думать, что мы могли бы физически защитить совершенно незнакомого нам человека в некоторых обстоятельствах, например, пожилую старушку, когда на нее нападают и грабят.
И мы наверное дрались бы за наши города и сообщества, если бы на них напала внешняя сила, даже если мы лично не знакомы со всеми людьми в наших городах и сообществах.
Мы можем бороться и за собственность, может, не настолько отчаянно. Мы точно защищали бы свои дома, но это скорее из-за людей, находящихся внутри. Что насчет машин? Стали бы вы физически драться с вооруженным преступником, который уезжает на вашей машине? Или вы бы отпустили его, не рискуя жизнью просто ради сохранения вашей машины? Что насчет вашего кошелька? А как насчет 40% украденного у вас дохода, как поступают многие государства (в данном случае речь идет о налоге на наследство в США; в России согласно официальной государственной статистике налоговая нагрузка на физическое лицо составляет 50%, то есть половину вашего дохода, примечание RLN Today). Вы бы взялись за оружие чтобы предотвратить это?
Мы наверное не дрались бы из-за биткоина, или закона о сетевой нейтральности, или повышения налогов на прирост капитала, кстати.
А как насчет чего-то более абстрактного, например, борьбы за “свою страну” или свободу, или за вашу религию? Многие люди дрались и будут драться за такие абстракции. Но если вы спросите солдат, они скажут вам, что в пылу битвы они на самом деле сражаются за своих товарищей, чтобы защитить людей в своих отрядах — и исполнить свой персональный долг.
Другими словами, кровь, почва, Бог и нация все еще важны для людей. Либертарианцы, которые игнорируют этот факт, рискуют перестать быть релевантными в современном мире.
Большое спасибо.
Автор оригинала: Джефф Дейст (http://link.rln.today/fornewlibertarian).
Автор перевода: Александр Китченко
