«Я работал на пяти работах, чтобы просто в это вкладывать деньги и шить эти коллекции».
Андрей Артемов — о бренде, плохих русских неделях моды, создании коллекции и коллаборации с Reebok.
Автор: Владимир Борисенков, канал SNEAKERMANIA
Литературный редактор: Мария Прянишникова, канал Литред
— Вы родом из Уфы. Расскажите, что это за город? И какую-нибудь интересную историю, связанную с ним.
— Да, я из Уфы, но уехал уже 15 лет назад. Я бываю там довольно часто, в Уфе живут мои родители. Я встречаю с ними каждый Новый год. Уфа — интересный город, столица мусульманской, но довольно светской республики в центре России. Я помню программы национального телевидения, которые смотрел в детства — у нас были свои первый и второй каналы. Я не бывал во многих городах России, но думаю, что Уфа очень отличается от других больших городов — в ней и мечети, и национальные компоненты. Такой своеобразный микс, эклектика, которая мне всегда нравилась. Город очень зеленый, природа красивая. От города очень смешанные впечатления, да и город сам такой.
Мне всегда нравилась типографика башкирского языка, на котором написаны все названия магазинов, учреждений и так далее — графика мне всегда казалась какой-то инопланетной. Даже слово Уфа на башкирском выглядит как три одинаковых символа — мы снимали летний лукбук на фоне вывески при въезде и выезде из города. Еще меня всегда привлекали лица людей в Уфе.
— Есть там какое-то любимое место?
— Люблю всю улицу Ленина и всю старую Уфу. Она сделана блоками и построена как многие европейские города — ее проектировали немецкие архитекторы. До революции это был довольно богатый регион, и это был регион, который одним из последних принял советскую власть. Кстати, в Уфе скрывался Колчак.
— Интересно! А расскажите про родителей. Кто они? Чем занимаются?
— Сейчас родители на пенсии…
— Вы им помогаете?
— Да, по возможности стараюсь.
— Кем они работали?
— Папа был начальником экономического отдела «БашкирЭнерго», экономист, плановый отдел. Мама долгое время работала в министерстве торговли. Советский средний класс.
— Как вы пришли к моде? Может, мама или папа как-то искусством увлекали, рисовать водили? Кстати, насколько я знаю, вы рисовать не умели до 10 класса, правда?
— Я решил научиться рисовать, когда собрался поступать в университет. А родители никогда не таскали меня по каким-то кружкам. Я видел, как моих одноклассников водили через силу туда, у меня же было все просто: если есть желание, то я хожу, если мне не хотелось, то меня никто не заставлял. Свобода выбора.
— При всей свободе вас отец заставлял пойти в экономический университет, а вы ему сказали, что уйдете служить в армию. Что произошло?
— Тогда было такое суровое время. 2000 год. Я сказал, что пойду в армию. Это был максимально жесткий период, когда была совсем не такая армия, какую вы знаете сейчас.
— Это был блеф? Вы же не собирались служить на самом деле?
— Нет, я бы это сделал, но я знал, что отец не отпустит. Но из принципа я мог бы пойти.
— Вы такой принципиальный?
— Я не знаю, как себя оценивать в этом смысле. Но я понимал: либо так, либо никак. Папа мне говорил, что я буду рисовать в беретке в переходе всю жизнь — для него это было такое клише о людях с художественным образованием. Но теперь он мной гордится.
— У него не было какой-то обиды на вас?
— Нет, ни в коем случае.
— Мама была на вашей стороне?
— Да. Мама всегда на моей стороне. Я понимал, что папа размышлял очень практично, как мужчина. Он хотел, чтобы у меня было стабильное будущее, профессия. Это были нулевые годы, когда было неизвестно, что будет завтра. Они пережили самое жесткое время. Меня как-то это все не коснулось, потому что они создали для нас с сестрой своего рода вакуум, и мы про все бытовые проблемы знали только по телевизионным передачам.
— Знаете, как судьба сложилась у ваших одногруппников? Кто-нибудь в индустрию попал?
— У кого-то большие цели были, кто-то разочаровался на втором-третьем курсе и сразу ушел, а некоторые девушки вышли замуж и бросили занятия. Но в основном все доучились. Курс наш был очень сильный — по той же графике, по рисунку были супер сильные ученики. У меня, думаю, не было таких способностей. Многие однокурсники в свое время рисовали шторы в салонах дизайна интерьеров — многие уходили туда.
— Образование у нас хорошее в этой сфере?
— Российское образование… я не знаю, какое оно сейчас, я вижу только по тем людям, которые приходят ко мне на стажировку или устраиваются на работу. Да, оно учит хорошим навыкам: композиции, графике, но людям в принципе не показывают, как применять их в индустрии. В профессии дизайнера необязательно быть гениальным рисовальщиком — многие не рисуют и вообще этого не скрывают, потому что это неважно. Важно, что ты привнесешь в индустрию и какой у тебя вкус.
— Расскажите про свою историю с Эвелиной Хромченко. Что там было такое интересно?
— Это был конкурс, на который Эвелину Хромченко пригласили как председателя жюри. И Эвелина отстаивала мой Гран-при, потому что жюри не очень хотело отдавать его мне.
— Почему?
— Со слов Эвелины, моя коллекция была слишком откровенна, непонятна, странна. Она меня защитила, сказала, что в следующем году организаторы могут позвать кого-нибудь другого и давать Гран-при, кому они захотят, но поскольку в этом году она председатель, свои два голоса отдает мне. После награждения моя подруга сказала, чтобы я догнал Эвелину и познакомился. Я собрался с духом и догнал. Эвелина сказала, что если мой институт оплатит мне летнюю стажировку, то я могу приехать работать в журнал L’Officiel, которым она тогда руководила. В институте я договорился и приехал. Но решился подойти к ней, когда прошел уже четвертый месяц стажировки, а я все работаю и работаю, но уже понимаю, что не могу больше здесь находиться, потому что нет денег. Я все это время работал бесплатно.
Я пришел к Эвелине и говорю, что я приехал на месяц, уже идет четвертый, мне все нравится, но пора уже возвращаться домой. На что она сказала, что из меня получится хороший журнальный человек, и предложила зарплату и должность младшего стилиста. Я сразу же согласился. Она мне предложила перевестись в московский институт, но я отказался. Я обещал ректору, что окончу наш ВУЗ.
— Почему ректору было так важно, чтобы вы окончили этот ВУЗ?
— Потому что я поступил сначала на платное обучение, не было шансов на бюджет поступить. Университет был очень популярный, нам дали понять, что лучше сразу идти на платной основе. Я на первом курсе начал участвовать в конкурсах молодых дизайнеров. Выиграл какой-то конкурс. Моя преподавательница по композиции пошла к ректору, рассказала про меня и попросила бюджетное место. Ректор дал бюджет с условием, что я доучусь именно здесь.
— Какое у вас было первое впечатление о Москве? Сложно было входить в ритм?
— Была одна работа: мы приходили в 11 утра и уходили в час ночи. Команда была маленькая, а журнал крупный. Все было интересно. Я получил доступ к огромному объему информации. Ну это как привести ребенка на аттракционы. Мне все это было интересно, потому что я посмотрел на индустрию с другой стороны.
— Какой совет дали бы вы себе восемнадцатилетнему?
— Не так сильно волноваться, как я волновался, и прислушиваться к своей интуиции.
— Я человек весьма далекий от русской фешен-сцены, поэтому не очень знаю, чем знаменита Эвелина. Можете для людей вроде меня, которые знают ее лишь по эфирам передачи «Модный приговор» и ярким стильным очкам, рассказать, почему она столь заметная персона в русской моде?
— То время было несколько другим, и журналы были не те, что сейчас. Сейчас они на коммерческих рельсах, дающие продукт, так сказать, очень гладкий. Эвелина была единственной из главных редакторов, кто ездил по всем студенческим конкурсам тех школ, которые только зарождались. Она приглашала людей на стажировки в журнал, убивая сразу двух зайцев: у нее была маленькая команда и ограниченный гонорарный бюджет, а журнал надо было делать полноценный и большой, ну и для студентов она тогда очень много сделала.
— Можно сказать, что она выступала как рекрутер?
— Да. Сидела в жюри во всех конкурсах. Прилетала в Уфу. Я не думаю, что ей было очень приятно через одну коллекцию смотреть коллекцию какого-нибудь уфимского свадебного салона. Просто сидеть и смотреть. Зато Хромченко привезла Диму Логинова. Нашла Вику Газинскую и пригласила на стажировку. Это была для многих некая отправная точка будущего успеха.
— Получается, она человек, который причастен к успеху каждой из нынешних молодых звезд русской моды?
— По сути, да. Все у нее были. Костя Гайдай делал иллюстрации для журнала, Миша Друян писал про кино. Огромное количество проходило людей. Эвелина давала полосы для авторов. У нее не всегда были гонорары, но всегда было чутье на людей, она их видела, их горящие глаза. Потом решила пойти на телеэфиры. Поначалу как-то это совмещала, а потом оставила журнал и начала заниматься именно работой на ТВ.
— Вы говорили: «Российский глянец в 2000-е стал для многих сегодняшних дизайнеров стартовой площадкой». Есть ли в России 2018 года другие входы в индустрию, без глянца? Интернет способен заменить глянец?
— Интернет настолько размыт, нет во всем редактуры. Редактуры в хорошем смысле, когда у журнала есть «угол», точка зрения, то, чем один журнал отличается от другого. Сейчас либо они все очень сглаженные, либо пишут про одно и то же. Например, модно стало что-то — и все они пиарят одну тему, забыв про классные вещи, крутых дизайнеров, которые действительно знают свое дело. Вот, например, вы открываете журнал Fantastic Man.
Вот он как был со своей точкой зрения, так и остался. В общем, я не думаю, что есть еще какая-то точка входа. Мы начинали в другое время. Сейчас, если ты хочешь быть дизайнером, тебе нет смысла идти в журнал, вместо этого ты идешь на стажировку в нормальный модный дом и учишься в Москве. Устраиваешься к нам на работу. Тогда не было такого. Сейчас стало все чуть ближе.
— Как вы относитесь к глянцу сейчас? Не смущает, что он стал рекламным буклетом, похожим на каталог Quelle? Только шмотки, только цены. Никаких рассказов, никаких местных звезд, никакого погружения.
— Глянец сейчас находится не в самом легком для себя периоде. Издания выживают на фоне быстрого интернета. Вот раньше была рубрика «Новости» в журнале. Новости! А вы журнал делаете три месяца. Люди сейчас не хотят ждать. Они хотят получить все сейчас и не понимают, почему надо ждать полгода. Все подстраиваются под этот ритм, от больших модных домов до журналов. Еще мало кто понимает, как зарабатывать деньги в глянце. Понимаете, чтобы что-то там менялось, нужно запускать в процесс огромное количество молодежи.
— Нужна свежая кровь?
— Конечно. В любое дело надо впускать молодежь, но ими должен руководить какой-то зрелый, грамотный редактор, который понимает всю специфику. Я вот помню, у меня был очень короткий, но незабываемый опыт работы с Джеферсоном Хэком, основателем Dazed and Confused который планировал запустить российскую версию этого издания. Меня выбрали директором отдела моды. Я помню, как он приезжал посмотреть, что мы сделали и о чем будет журнал. Искали, думали, готовили пилот. А он все время говорил: «А какой угол? Какой угол в материале? Какой смысл?»
То есть хоть это и интересная тема, она должна быть показана под нашим углом. Я вот говорю ему, что это крутая история, но он сразу же говорил, что мы тот журнал, который не может просто так показать красивую юбку или написать, что вышла какая-то коллаборация. Нужно было понять и все это препарировать. Провести аналитику. Как нормальный искусствовед исследует вещи, так и мы должны были делать что-то подобное. Это было круто, но журнал не запустился. Тогда случился экономический кризис.
— Ну и рынок был весьма негибкий.
— Он был вообще не готов, а сейчас еще более не готов. Я не понимаю, почему все это происходит. Я ни в коем случае не хочу сопоставлять русских коллег и иностранных и говорить, какие наши нехорошие, а там замечательные. Нет. Дело не в этом. Я думаю, что финансовая ситуация все сложнее и сложнее. Рекламодателей меньше. Раньше журнал этим все-таки управлял и даже не всю рекламу брал, потому что ее было много и плохая просто не проходила. Сейчас, наверное, сложные времена. Я думаю, что рекламодатели, наоборот, стали диктовать журналу свои правила. А это вообще нехорошо.
— Налицо какое-то полное непонимание ситуации. Журналы забывают, что они соревнуются не с журналами, а абсолютно во всех сферах жизни. Они должны сделать так, чтобы человек решил отложить свои дела и захотел почитать журнал.
— Да, не замечают.
— Может, еще дело в страхе потерять работу?
— Этого все боятся. Все стали очень народными. Instagram настолько все испортил…
— Разве испортил? Вашему бренду он сильно помог.
— Он мне помог, безусловно. Но я это говорю к тому, что стали популярными некоторые люди, которые никогда бы не могли стать популярными без Instagram. Это, конечно, классно, что есть такая демократия, но журналы стали брать себе на полосы таких героев, которые, по моему мнению, не имеют права там появиться. Есть люди, которые как бы ни были популярны в Instagram или своих личных соцсетях, они не могут быть в журнале.
Для меня журнал — это некая библия, стандарт качества. И если у человека миллионы подписчиков — это неважно. Мне интересны другие люди, которые метафорически сидят не на первых партах, а на последних. Если я вижу какую-то индивидуальность или классный месседж, то мне неважно, сколько у него подписчиков. У меня чуть-чуть ретроградные взгляды.
— Когда вы поняли, что Walk Of Shame — это начало чего-то большого?
— Понятно, что я думал, что я хочу вернуться к своим истокам, к образованию и все-таки что-то сделать. Это была моя мечта. Я бы жалел всю жизнь, если бы не попробовал. Сначала мы делали коллекцию в духе «посмотрим, что будет дальше». Что будет вторая — я даже не понимал. Пришли мои подруги и знакомые и заказали. Мы сразу же подумали: «Ой, а теперь нужно же производить». Потом произвели как-то это все. Затем случилась вторая коллекция. Потом я 2–3 года делал это все не как бизнес, а как самореализацию.
Я работал на пяти работах, чтобы просто в это вкладывать деньги и шить эти коллекции.
В какой-то период так получилось, что появился коммерческий человек, кто до сих пор это все ведет. И помог мне разгрузиться. Я всегда старюсь прислушиваться к собственному чутью…
— Что вы и посоветовали себе молодому.
— Ну да. Я понял, что мне нужен иностранный шоу-рум, потому что меньше всего я хотел, чтобы у меня сложилась марка наподобие русского ателье, в таком формате много моих коллег существуют. У нас смысл другой. Я понял, что хочу шоу-рум, розницу, магазины по миру, чтобы никак не заниматься индивидуальным шитьем.
— Недавно наткнулся на обзоры луков и увидел много русских знаменитостей в ваших вещах, а еще много видел зарубежных. Вы с кем-то из зарубежных поддерживаете контакт? Допустим, Кэти Перри вам пишет?
— Нет, Кэти Перри сама, конечно, не пишет, но она в нашем total look «отработала» BBC Radio 1 Fest в Великобритании — выступала 45 минут. Я общаюсь напрямую с Мией Моретти, ее подругой, которая, кстати, приезжала на презентацию моей коллаборации с Reebok в ЦУМе.
И так получилась, что Кэти увидела у нее в телефоне фото моих вещей и сказала, что ей очень понравилось и сразу же попросила себе в гардероб. Она сказала, что поедет в Мексику на пляж и обязательно сфотографируется в наших вещах и пришлет фотографии. А тут и на концерт взяла вещи, так совпало.
— Как вы создаете коллекции? Можете разложить по этапам? От поиска инвестиций и до того, как все попадает в магазины по всему миру. Все начинается с рисунка?
— Рисую, да. Но рисую мало и собираюсь довольно долго. Первый этап — эскиз, скетч. У меня вкус был сформирован на каком-то очень классическом кино, на каких-то образах, от Джейн Биркин до девушек в джинсовых рубашках.
Семидесятые-восьмидесятые. Мне нравятся вещи, которые очень красиво сделаны, и они необязательно должны быть какого-то периода. Ну просто семидесятые мне нравятся по своей палитре. Мне всегда нравились персонажи, определенные девушки со своим стилем жизни, гардеробом, внешностью. Это может быть Джейн Биркин, а может быть принцесса Диана, которой в мудборде у меня огромное количество. Это люди из разных эпох.
— Вы не единственный, кто ее любит. Например, Верджил Абло сделал коллекцию по ее фото.
— Не знал. Ее я просто обожаю, и все что с ней связано. Я помню этот день с аварией. Я возвращался из пионерлагеря в Уфе, и у меня не было ключей от дома, потому что родители на работе были. Я прихожу к соседям на первый этаж, и слышу в новостях, что она погибла. Я до сих пор помню этот момент. Она была настоящей принцессой.
Потом мне посчастливилось работать с Анной Харви, которая была ее личным стилистом. Стиль Дианы и вся ее история впечатляет. Это был близкий человек для многих. Эта неподдельная улыбка и глаза. Она просто первая, кто не из окна смотрела, а вышла к людям. Очень красивая, мягкая, с неповторимым стилем. Она для многих стала иконой стиля, примером человечности.
— Вернемся к коллекции. У вас изначально есть какие-то ваши музы, дальше появляется эскиз — пришли, согласовали. Что потом?
— Сначала материалы. Я летаю сам в Париж на выставку Premiere Vision, где раз в полгода ты должен обойти всех своих поставщиков тканей, у тебя есть три дня.
— То есть такой момент бизнеса?
— Нет, не совсем. Ткань тоже изначально дает вдохновение. От ткани много что идет. Ты ее берешь и понимаешь, что это то, что тебе нужно.
— Знаете, как говорят, что повар иногда ходит на рынок, чтобы просто найти вдохновение и почувствовать, что ему надо. Тут тоже такое?
— Да, конечно.
— У вас нет какого-то четкого понимания, что вам и сколько надо? Какой-то конкретики.
— Иногда я еду и понимаю, что мне найти для обуви. И мне надо найти, кто будет делать каблуки и колодку. Иногда, допустим, мне надо найти хлопок выцветшего лимонного цвета. Потом я попутно еще что-то встречаю и понимаю, что это находка. Ткани — отправная точка для многих вещей в коллекции, один из источников вдохновения, во всяком случае для меня. Потом собирается мудборд, пересматривается огромное количество фильмов. Идет перезагрузка. Сейчас особенно сложно, потому что уже не две коллекции, а четыре в год.
— Не давит такое количество?
— Тяжело. Потому что «проходные» вещи все меньше и меньше хочется делать. Хочется делать коллекции все сильнее и сильнее. Когда видишь, кто твои вещи покупает, это количество вещей в тираже, то чуть больше ответственности на себе ощущаешь. В общем, давит. Хочется иногда разгружаться и информацию не ночами обрабатывать.
— А есть какие-то вещи, которые вам надоело делать, но делаете их, потому что это хит?
— Есть такие вещи, да. Но я не могу сказать, что я их не могу видеть, я просто могу их пропустить в один сезон, а потом сам скучаю по ним и через сезон их дорабатываю и делаю их сильнее.
— Что дальше?
— Мы делаем коллекцию здесь. Мы потом ее снимаем, как правило, это делает мой друг Алексей Киселев, а коммерческий лукбук снимаем с Данилой Головкиным. Затем в Милане начинается сезон продаж. Туда летит коммерческий отдел, везет всю коллекцию и презентует ее для байеров.
— Где это проходит?
— В большом шоу-руме. Там есть персонал, продавцы, которые продают эту коллекцию в течение месяца. Я рассказываю моему коммерческому отделу — какое вдохновение, про что коллекция. Рассказываю коротко и тезисно, чтобы человек коммерческий сразу понял.
Чтобы донести до магазинов и байеров. Дальше брифуется персонал шоу-рума, где рассказываем про основные вещи коллекции, цвета, вдохновение, силуэты, про мои любимые вещи, истории. Все так очень понятно, чтобы потом это все транслировалось. Дальше начинаются продажи. Пока этот сезон продаж идет, в Москве, продолжается другая работа: начинаем собирать мудборд на следующую коллекцию сразу же.
— Правильно я понял, что вы сшили коллекцию в одном экземпляре и ждете заказ? А когда понимаете объем, то начинаете ее шить, да? То есть наперед вы не готовите?
— Не готовим. Мы можем просчитаться. Мы марка независимая, у нас нет такого бюджета, чтобы рисковать.
— Дальше идут магазины?
— Да, магазины формируют заказ. Мы его обрабатываем. Это огромная работа с цифрами, бумагами, подтверждениями, контрактами. У каждого магазина свои требования. Доходит до того, как товар должен быть сложен и упакован. Рубашка одним способом сложена, платье — другим. Вся эта логистика довольно сложная. А мы тут начинаем готовить лекала к тиражу, градируем размеры, вносим небольшие изменения. Всю последнюю неделю перед сезоном продаж люди просто не спят, живут на работе и сдают коллекцию.
— И ждут новости о закупке?
— Ну, новостей о закупке они не так сильно ждут, мы сразу знаем, что какая-то вещь точно не войдет в тираж и расставляем приоритеты.
— Бывало такое, что какая-то вещь даже в принципе не была заказана?
— Конечно, да. В коллекции 150 изделий. Из них 80 — полноценные вещи, а остальное — аксессуары. То, что не заказали и мне понравилось лично — попадет на показ. Но может никогда не попасть в продажу. У нас, как правило, расходится мнение с байерами. Байер по-своему инвестирует в бренд — он приходит с бюджетом на сезон, смотрит коллекции.
Он вкладывает в нее деньги и может ее не продать, все останется на рейлах и получится что он проиграл. Это риск, и если байер несмелый или не хочет развивать марку и делать ее популярной, чтобы приучать свою клиентуру к ней, он пойдет и эту сумму приплюсует к заказу условных Gucci. Будет знать, что все продаст, потому что вокруг этого хайп. Это большая марка, и ее все равно купят. Если вещь не нравится байерам и она остается, то я знаю, что она будет нравиться журналистам, ее будут запрашивать звезды на концерты. Если я делаю показ, то я обязательно покажу эти вещи, потому что на мой взгляд они удались и рассказывают о коллекции больше, чем какая-нибудь прямая юбка. Хотя байеры запишут в заказ именно прямую юбку, потому что это рабочая позиция.
Есть байеры абсолютно сумасшедшие, которые выбирают по красоте, а не по тому, как это юбка будет сидеть.
— Но это может плохо сказаться на вашем бизнесе.
— Да, но, как правило, если байеры понимают, что они это не продадут, то не заказывают.
— Вам же тоже не круто, чтобы ваша коллекция висела и не продавалась. Тут игра в двое ворот.
— Ну конечно. Например, есть магазин в Японии. Ты видишь их селекцию и сразу думаешь, что это супер красиво. Они могут выбрать вещей на один рейл всего и у них в магазине так и будет висеть. Они еще очень долго собирают заказ, но ты потом подходишь, смотришь сочетание вещей, как они их собрали и по-новому видишь свои вещи.
— То есть вы видели, как ваши презентованы в разных магазинах?
— Да, конечно. По всему миру.
— У вас нет какого-то своего гайдлайна по презентации коллекции?
— Нет. Мы же не такая большая марка. Да и зачем? У магазина всегда есть своя концепция, как у журнала.
— Просто для кого-то это очень важная имиджевая история, и они хотят доносить свой посыл.
— Вещь должна быть настолько сильная, что если она даже одна будет висеть, то донесет свой смысл.
— Есть четкое ощущение, что мода в нашей стране — дело не столь прибыльное, как вы держите свой бренд на плаву? Это удача, везение?
— Это и удача тоже, но при этом и работа 24/7. Если рассматривать это с точки зрения коммерции, то тут сочетание качества и цены. Мы все-таки не заламываем цены и иногда есть даже некоторые вещи, которые получились по себестоимости дорогими, но я хочу эту ткань, я все равно ее делаю — и мы ставим очень небольшой mark up, чтобы вещь была конкурентоспособна в магазинах и она еще сформирует тот самый смысл.
— В процессе подготовки к интервью я узнал, что у вас вещи продаются и в Уфе. Насколько это важно для вас?
— Если честно, абсолютно неважно.
— Я как человек, который любит кроссовки, иду и смотрю на них и просто и немного оцениваю. Вот вы зашли, и я сразу заценил. У вас есть такое, но с одеждой?
— Иногда думаю, что это классная майка, футболка или правильные джинсы. Для меня всегда было важно, какие подобраны джинсы. Неважно, сколько это стоит. Я стараюсь к людям не применять это. Когда люди начинают больше наряжаться — меня это отталкивает.
— Бывает, что так сидите и думаете про себя: «ну вот куда ты это надел?»
— Да, бывает. Даже на работе. Вот вроде человек такие правильные вещи говорит, но ничего же потом не сделаешь с этими ужасными браслетами (смеется).
— «Недели моды тогда уже существовали, но роли не играли. Как, впрочем, и сейчас». Эту фразу вы сказали в интервью GQ год назад. Что-то изменилось?
— Нет.
— Вы там не появляетесь? Не показываете свое?
— Нет. Не показываю, а они иногда звонят и требуют. Довольно некрасиво требуют.
— Я пока готовился к интервью, узнал, что вы вместе со своей близкой подругой создавали проект, который, по сути, должен был заменить неделю моды. Расскажите.
— Да, мы делали с Аней Дюльгеровой в 2009 году. К Ане пришел MasterCard с предложением сделать альтернативную неделю моды, она пришла ко мне и спросила мое мнение. Мы с ней решили, что никакой третьей недели моды быть не может. Мы сказали, что в таком формате мы делать не будем, и предложили некий культурный марафон, который назвали Cycles&Seasons.
— Не ощущаете ли нехватку экономического образования в управлении своим проектом, ведь вы теперь хотите существовать и развиваться независимо?
— Мне повезло. У меня есть такой партнер-друг-напарник, просто математический гений. Он все забрал на себя и разгрузил меня. Я, конечно, присутствую на всех собраниях, но обрисовываю лишь стратегическую картину, куда мы двигаемся. Но я понимаю, как он всем этим управляет, распределяет, планирует. Он идеальный менеджер. У меня даже если бы пять образований было, я бы никогда так не смог. Я другого склада человек.
— Есть ли какие-то молодые дизайнеры, которых вы бы могли выделить и сказать, что они будущие звезды? Два-три имени.
— Я не вижу, честно.
— Рассматривали идею взять под свое крыло каких-нибудь талантливых ребят, чтобы когда-нибудь стать таким Comme Des Garcons? Взять и воспитать целое поколение. Или это пока слишком далекие планы? Это же хорошая история?
— Да это очень хорошая история. Чтобы взять кого-то, нужно иметь хороший менеджмент, инвестиции. Это интересно, но, к сожалению, пока не вижу, что это реально экономически.
— Пока у вас планы больше для себя и не готовы это делать?
— Вы знаете, я пока просто беру людей на стажировку.
— Как к вам попасть? Я смотрел ваш сайт и не нашел там кнопку «вакансии» или что-то подобное. Как к вам попасть?
— У нас есть почта info@walkofshame.moscow на которую присылают резюме, я все их смотрю. У нас сейчас, например, девушка проходит стажировку после института, летом выходят ребята, которым нужна летняя практика перед защитой диплома. Они выходят, чтобы потом у них было официальное письмо, и они чему-то научатся.
— Часто обращаются?
— Часто. Когда мы можем — берем. Я понимаю, что надо уделять этому много времени. Мы сразу говорим, чем можем помочь и если есть возможность — помогаем.
— То есть люди, которые прошли тут стажировку, поработали с вами лично? А то некоторые открещиваются.
— Да, конечно, поработали, я вовлечен во все процессы. Не касаться ничего и не вовлекаться во все — это, наверное, иногда удобная позиция, но мне неинтересно так.
— Пока не хотите открывать свой магазин в Москве?
— Не вижу смысла.
— Расскажите про своего какого-то самого необычного клиента или историю, связанную с покупкой. Может, кто-то предлагал огромные деньги за эксклюзивное платье?
— Иногда к нам приходят за вещами до показа новой коллекции, но мы говорим, чтобы они потерпели и подождали наравне со всеми. Такого чего-то сумасшедшего не было вроде. Кстати, меня всегда забавляло, когда я вижу свою одежду на «Голубом огоньке» на Софии Ротару, которую она где-то сама купила. Это понравится маме, класс.
— У меня ночью появился блок вопросов про Наташу Гольденберг. Расскажите, кто она и почему ее присутствие в вашей жизни так важно.
— Она мой друг. Я считаю, что она не только лучший байер России, но и один из топовых мировых байеров. Это человек с суперкрутым вкусом и глазом. Мы с Наташей были дружны до ЦУМа, до ее “байерства”. Мы знакомы с ней с моего первого показа, мне ее стиль нравился. Я написал ей и пригласил на свой показ. Она была настолько в шоке, потому что она меня знала, и я был для нее человеком из каких-то важных журналов, названия которых она не могла выговорить.
Она сказал, что придет, мы начали общаться. Она начала надевать мою одежду в Париж, потому что, когда она приходит на показы, она первая, кого снимают фотографы. Она очень трепетно к этому относится, готовится и думает, какую вещь у меня взять и как надеть. А потом ей предложили ЦУМ, сделать свой отдел, этаж. Наташина работа, к счастью, появилась гораздо позже, чем началась наша дружба. Потому что иногда я слышу некие упреки и ревность. Кто-то ревнует ее, кто-то меня. Наша дружба началась до того, как марка Walk Of Shame стала той маркой, которая она есть сейчас. И до того как Наташа стала байером ЦУМа.
— Опишите ее в трех словах.
— Принципиальная. Сильная. Красивая.
— Ей понравится ваш ответ, если она прочтет этот интервью.
— Прочтет, конечно. Она читает все мои интервью.
— Теперь к Reebok. Как поступило предложение создать совместную коллекцию?
— Reebok пришли, сделали предложение, все звучало интересно. Мне предложили просто что-то сделать вместе с Reebok. Предложили выбрать модель обуви, которую я буду кастомизировать. Я выбрал модель Club C85, потому что это модель, которую я ношу, и друзья мои носят — она очень винтажная.
Мы сделали первую идею, образец, с которым производство Reebok, увы, не справилось. Была крутая идея, но выглядела странно в реальной жизни. Reebok расстроились — они вложили в производство силу и время. Но я этот образец не пропустил, сказал, что не будет вообще ничего.
— Творческая независимость у вас была?
— Да, конечно. Мне лишь говорили, куда логотип поместить можно и так далее, дали очень щадящие гайдлайны. Это лучшее, что в коллаборации было. По сути, мне сказали: «Делай что хочешь. Единственное, в этом окошке можно делать логотип, а в этом нельзя». Очень мало было каких-то ограничений по реализации. Потом мне предложили сделать маленькую капсулу одежды.
Я начал думать о посыле коллекции, стал пересматривать свой винтаж, все свои футболки и увидел фото, как люди едут в метро в футболках Reebok Classic, и эти футболки такие застиранные, когда белое с фиолетовым постирали в одной машине, или желтое от солнца. Я решил написать кириллицей «классика».
Мы взяли фото Лоры Палмер, потому что я обожаю сериал Твин Пикс, очень красивое сочетание цветов на ее портрете. Мы использовали эти коричнево-желто-лиловые тона с той фотографии и взяли графику сериала. Лора Палмер очень классный персонаж — сериал весь про нее, но ты ее не видишь!
Я сразу же придумал снять фильм про коллаборацию, в котором я всем друзьям задаю один и тот же вопрос, но они не должны знать вопрос до того, как камера будет включена. «Что такое классика лично для вас?» Я хотел увидеть живые эмоции.
— Что насчет денег? Вам платили или получали процент с продаж?
— Нет, это было все бесплатно. Взаимный интерес. Это крутая история. Опыт для меня. Другой охват, другая аудитория.
— Ощутили прилив?
— Да. Мы поняли, что счастливы магазины, и как счастлив Reebok. Если следующая коллаборация когда-то состоится, то она будет совершенно на других условиях. Сейчас она была сделана на таких условиях, потому что мне был интересен этот опыт. Я никогда не работал с таким циклом производства. У нас сначала делается образец, продается и потом производится. У них наоборот: делается все — и потом магазины закупают.
— В России коллекция разошлась очень быстро.
— Да, это очень приятно. У ЦУМа был эксклюзив на 10 дней. У них была вечеринка под запуск в пятницу, а в субботу у них в онлайне все обрушилось, потому что сделали больше заказов, чем было в магазине. Многие заказы были сначала отменены. Началась буквально истерика, и ЦУМ экстренно дозаказал. Женские размеры закончились в день старта продаж.
