АФИША ЭПОХИ СОЦИАЛИЗМА
Сергей Бобылёв
Среди причин отметить столетие Октябрьской революции (1917–2017), есть и оригинальные культурные феномены, которая она породила. Русский конструктивизм 20х – 30х годов и социалистический реализм стали явлениями мирового значения. Чем глубже историческая перспектива, чем дальше живая практика социализма, чем условнее негативный политический фон, тем дороже и эксклюзивнее артефакты.
Массовому советскому плакату как жанру лавров не досталось, несмотря на то, что он был иногда носителем больших стилей. Тем не менее явление было своеобразное. И главное, что это своеобразие определяет – гигантский размах, миллионные тиражи и разнообразие форм существования, вызванные потребностями пропаганды социалистических норм в гигантской стране. К плакатному жанру следует с полным правом относить и тиражный полиграфический плакат, и панно на стене завода, и стенд соцсоревнования в цеху, и переносной планшет в руках демонстранта, и монументальное сооружение на улице с портретами лучших людей района, и инструкция по технике безопасности на листе жести, и баннер на ткани с портретом лидера – всё, что объединялось общим жанровым признаком, коротким сообщением, эмоциональным призывом, текстом и изображением обращенным к массовому потребителю.
Интересен лингвистический нюанс, связанный с употреблением дефиниции «плакат» в советской культурной традиции. Он связан с заимствованием термина. В русском языке параллельно используются три слова – плакат, афиша и постер – которые в принципе обозначают одно и то же. PLAKAT на немецком обозначает «плакат», AFFISHE на французском обозначает «плакат», POSTER на английском обозначает «плакат». Но в нашей практике эти одинаковые слова приобрели оттенки смысла: «плакат» – это традиционный плакат рекламного или информационного типа с текстом и изображением, «афиша» –шрифтовой наборный плакат, как правило театральный, «постер» – картинка без текста на бумаге для украшения интерьера. Эта дифференциация актуальна до наших дней.
Советский Союз нуждался в огромном количестве плакатов каждый день. Грамотных плакатистов было мало. Поэтому плакаты делали все кому не лень. Плакат был полем деятельности активных дилетантов. У профессионалов плакатная деятельность проходила по разряду «шабашки» для зарабатывания быстрых денег. Так сформировалась ещё одна особенность советского плаката – он был любительский. Это означало, что в большинстве случаев результат был вялым, беспомощным, нелепым или смешным, но иногда незнание правил приводило к неожиданным и парадоксальным находкам. Особенно интересно наблюдать прорывы наивного графического творчества в артефактах правоверного сталинского периода советской истории.
Следующая оригинальная черта связана с повальным использованием рисованного шрифта. Волна революции вымела из типографий все буржуазные шрифтовые излишества предыдущего периода – а это был роскошный модерн с изумительными по изяществу, разнообразию и вычурности гарнитурами – оставила пару-тройку рубленных гротесков, а там и на них махнула рукой, как на мало знакомое неудобство. Все большие буквы стали рисовать. А поскольку в плакате букв немного и они все большие, то рисовали все. И если в бодрые времена конструктивизма шрифтовая самодеятельность приводила к свежим графическим решениям, то начина с конца 30-х и далее везде шрифтовая часть плаката оказалась обречена на подчиненную, формальную, невыразительную роль при активной картинке. Социализм не доверял типографике, а термин «графический дизайн» воспринимал как чуждый устоям.
Я внёс посильный вклад в плакатное дело на самом закате СССР, на рубеже 90х. Это были два с половиной десятка афиш, в основном для реальных культурных мероприятий, сделанных в цехе ручного набора краевой книжной типографии. До этого, в юности, я работал целый год в партийной газетной типографии в Сибири и мне было знакомо очарование типографии. Но только после знакомства с Владимиром Кричевским, московским арт-критиком, специалистом по русскому графическому авангарду и европейской знаменитостью, я смог взглянуть на крупнокегельный набор как на источник небанальных дизайнерских новаций. Здесь я воспользовался статусом художественного редактора книжного издательства, втёрся в доверие к старику Закоте, единственному царю и богу цеха ручного набора, получил у него несколько ценнейших уроков в странном его ремесле и даже научился ориентироваться в одному ему понятном чудовищно запутанном хозяйстве из гарнитур, марзанов и бабашек. До сих пор свежо впечатление исключительности от занятия изысканного, тяжёлого, грязного, восхитительного, ничуть не изменившегося со времён Гутенберга технически и абсолютно эксклюзивного в моё время. Кричевский однажды ко мне присоединился, – он давно хотел и не мог найти возможности попробовать – и мы за неделю сделали три афиши для драмтеатра, которые потом были опубликованы в голландском журнале. Я очень ценю тот опыт. После него совсем иначе воспринимается поведение любых букв на любых носителях. Потому что там я прикасался к истокам шрифтовой выразительности, к природе жизни букв в пространстве.
Ручной набор с деревянными литерами крупных кеглей исчез сразу везде одновременно с исчезновением Советского Союза. Его вытеснила современная оперативная полиграфия. В связи с этим закрадывается слишком явно лежащая на поверхности мысль – советский строй разрушила цифровая технология. Социализм в одной отдельно взятой стране был возможен только в условиях хорошей изоляции. Компьютеры, мобильники и интернет делали изоляцию невозможной. Конечно, это рассуждение неправильно, потому что поверхностно.
Но больших деревянных букв искренне жалко. Я оставил себе на память несколько штук.
Текст принадлежит автору и не может быть перепечатан без разрешения. Адрес для комментариев и замечаний: sabotage-graphic@mail.ru.
