Блюз из подвала. Часть первая
Беседа с Сергеем Бобылёвым
Вопросы: Роман Васильев, Екатерина Заволокина
Екатерина: Сергей Фёдорович, в библиотеке я нашла книжку Введенского в вашем оформлении. А у вас остались экземпляры ваших изданий?
Почти всё <достает из шкафа «Сказку о Шише», «Как мыши с котом воевали» Заболоцкого, «КТО?» Введенского и «Пластмассового дедушку» Успенского>.
Роман: Вы связывались с Эдуардом Успенским? Это же первое издание его книжки!
Мы вместе её делали. Вы знаете, что он на днях помер?
Роман: Да, новости смотрим.
Очень жаль. Человек писал на редкость качественные тексты для детей, сдержанно-добрые, умные, ироничные. Он не заигрывал, не сюсюкал, он мягко и честно разговаривал с детишками о современной реальности. Самая продуктивная часть его жизни пришлась на закат СССР. Конечно, он не вписывался в рамки. Его не пускали на телевидение, мешали издательским, мультипликационным и радио проектам. Но он всегда умудрялся добиваться своего. Я думаю он испытывал весёлый азарт от своей войны с «нельзя».
«Пластмассовый дедушка» – приключенческий роман для младших школьников с антисоветским подтекстом. Издательство, где я служил худредом, собиралось переиздавать «Простоквашино», я приехал к Успенскому в Москву обсудить детали (с этим эпизодом связано еще одно незабываемое знакомство, с Геной Калиновским, гением иллюстрации – родившемся, кстати, в Ставрополе на ж/д вокзале, потому что его папа был директором, и семья жила в здании вокзала – у которого я получил рисунки к «Простоквашино», с которым мы мгновенно подружились и в мастерской которого я жил всегда, когда приезжал в Москву. Нужно было только заехать за ключом.) и он пожаловался, что кому бы ни предлагал «Дедушку», никто не решается его публиковать. Потому что чувствуют подвох, суки! <смеётся>
«Мы, в провинции, будем первыми, кто издаст новую книжку автора Чебурашки!». «Дедушка» победил на российском конкурсе искусства книги в номинации «Лучшая книга на худших материалах». Бумага офсетная, но мусорная, жёлтая, с кусками стружки. Красота!
Успенский удивился, когда увидел результат – совершенно не ждал такого от Ставрополя… И дал мне другую рукопись, про Чёрную руку. Аутентичный детский фольклор ужасов! Его я даже не пытался реализовать – очень уж это было странно на то время.
Позже, когда Успенский оформил фрагменты ужастиков в виде детективной повести, мы это издали, а я целый месяц на Челюскинской художественной даче рисовал привидений. А на следующей станции электрички была дача Успенского, так что я мог рисовать его мадагаскарского дрозда с натуры.
Екатерина: Успенский в своих книгах власть кусал, но делал он это не прямым текстом…
Различные эзоповы языки развивают собственную стилистику высказывания. Излюбленное суждение Кричевского о том, что любые ограничения продуктивны, часто подтверждается практикой. Скудная технология уменьшает возможность выбора, мозг вынужден работать изобретательнее в поисках внутренних резервов.
Екатерина: В статье Клары Эрновны Штайн о вас часто встречается слово «антисоветский» и ему подобные. Власть давила, но, получается, можно было найти какие-то лазейки. Сейчас вам легче сделать книгу?
С советской властью закончилось государственное финансирование книгоиздания. Я с удовольствием вспоминаю эти времена, когда приходилось изощряться, чтобы сделать что-то хорошее. Это воспитывало навык жизнестойкости, который в тепличных условиях не выработается. Умение выпутываться из запутанных ситуаций, делать это весело и не жаловаться на трудности! И поэтому, в частности, можно сказать, что да, сейчас легче.
Екатерина: При проектировании книги как вы определяете, когда сами хотите сделать и типографику, и картинки, а когда иллюстрировать будет кто-то другой?
Я не командный игрок и других исполнителей терплю только когда нужен верстальщик на толстый текстовой блок по моей схеме.
Впрочем, я не всё на свете умею. Если мне почему-то понадобится рукописная шрифтовая стихия, которую можно назвать каллиграфией, я приглашу тебя. Или Бобровского, у него получаются хорошие каллиграфические экзерсисы. Или Катю Чёрную.
Роман: Вы когда-нибудь преподавали?
Мне нравится моя профессия, я кое-что в ней понимаю. Я всегда пользовался возможностью, чтобы рассказать, что знаю. С одной стороны, меня это развлекает, с другой – худредакторская практика научила оформлять в слова графические абстракции, с третьей, полезно: процесс говорения уточняет и проясняет нюансы для себя самого. Другое дело, есть ли интерес? Мне нужны уши, нужен диалог, который только и способен вызвать энтузиазм. Я же не Франциск Ассизский, чтобы проповедовать птицам.
Я готов системно заниматься с какими-то людьми теорией графического дизайна. Догадываюсь, как это можно сделать не скучно и эффективно. Но я знаю, что буду относиться к делу ответственно, готовиться, тратить много времени. Чем надо пожертвовать?
Екатерина: Вы уже давно фрилансер. Есть ли какая-то постоянная деятельность?
Я присматриваю за фирменным стилем и визуальной коммуникацией краевого изомузея. Уже лет 15. Ты знаешь, что у музея есть официально принятый логотип, который сделали давным-давно в Петербурге? Я с самого начала специально его не замечаю. Слишком он странный.
Роман: Вы просто ставите фотографию фасада музея.
Я использую свою фотографию, сделанную случайно. Она как-то прижилась в качестве узнаваемого значка. Это, кстати, нормальный акт дизайна. Правильные значки те, которые появляются как бы сами собой, а не придумываются искусственно. Примерно так же, как жилые интерьеры людей. И я полагаю, что фирменным знаком может стать что угодно – это вопрос времени. В терминах семиотики, означающее прочно привязывает к референту повторяемость и привычка.
Другого столь же грамотно организованного и уютного провинциального музея я не видел. Кроме того, у меня хороший контакт с Зоей Белой, которая в конце XX века удивительным образом позволила себе пригреть в музее группу никому неизвестных людей, объявивших себя клубом графических дизайнеров «рartyсимпозиум». С её разрешения мы раз в месяц устраивали в прекрасной гостиной после закрытия и до утра клубные сессии с криками, артефактами, гостями и водкой. Потом эти заседания выливались в невероятные фестивали типографики, о которых писали в Москве. Никто в стране никогда не устраивал выставок продуктов типографской печати.
Роман: Сейчас возможен такой формат?
Вряд ли. Тогда время было особенное. Советская эпоха уходила, на смену приходила информация, возможности, технологии и надежды. Весёлая нищета, лёгкость и азарт. Нам удавалось невозможное. Например, Ипатовский пивзавод предоставил нам 250 литров пива просто за обещание упомянуть их на плакатах к одной из выставочных акций. Тогда же впервые в музее был живой рок-н-ролл. Мы старались, конечно, чтобы картины не падали со стен, но как это всё терпела Зоя Белая, до сих пор непонятно.
Когда закончились эти мероприятия, Зоя Александровна попросила меня найти толкового студента, чтобы он иногда оформлял афишки за небольшую зарплату. Я подумал и предложил ей свои услуги. Чтобы сэкономить время, придумал жёсткую схему корпоративной идентификации, сижу дома и работаю по сети.
Роман: Как вы разрабатывали стиль музея?
Две краски: жёлтая и синяя, те, которыми покрашены музейные здания. Два шрифта гарнитуры Кудряшов, гротеск и с засечками, позволяют варьировать стилистику в зависимости от темы. Придумав жёсткие рамки, я упростил себе задачу. Половина работы над музейными продуктами сделана ещё до её начала! Это ограничение не только упрощает все процедуры, но и обеспечивает узнаваемость. Так я сразу всех зайцев убил.
Екатерина: Сейчас многие дизайнеры интересуются «советским рукописным леттерингом». И с точки зрения рисования букв интересное было время. А ведь был же железный занавес…
Я захватил закат социализма, соответственно, закат занавеса тоже.
Слово «дизайн» тогда не использовалось, оно было синонимом всего западного, чуждого. В Полиграфическом институте профессия обозначалась мощной конструкцией «художественно-техническое оформление печатной продукции», ХТОПП. Оформление книги сводилось к иллюстрированию. Информации о типографике не было. Типографики не было, так же, как не было наборных шрифтов. Информацию приходилось добывать самому. Я старался использовать любую возможность познакомиться с правильными людьми, с Березовским, Акоповым, Жуковым рядом постоять. Знания доставались с усилием, дорого стоили и хорошо усваивались. Это была моя боевая добыча!
Во времена моего обучения ещё актуальной в среде настоящих профи была швейцарская типографика, хотя её пик пришелся на 60-е годы. Шрифтовая, черно-белая, сдержанная, системная. Время от времени, примерно раз в десять лет, в мире возникают новые центры дизайнерских идеологий. Голландский дизайн относится к 80-м годам. До этого была изумительная польская школа плаката в 70-е. Феномен Дэвида Карсона – это уже 90-е годы.
Дизайн – это сообщение, поскольку он обеспечивает коммуникацию между людьми, и значит, культура по преимуществу типографическая. Вот ты говоришь: «рукописный леттеринг». Рисованные буквы возможны в виде исключения и пригодны только для маргиналий, как индивидуальная стилистика или прихоть при случае. В этой профессии главное место принадлежит набору. Только технологическая строгость, тиражность, система правил, позволяют судить о продуктах дизайна, иметь критерии качества. Это не файн-арт, здесь нет места для баловства.
Екатерина: Почему?
Природа дизайнерской идеи специфическая. Это не твой личный артистический жест. Твоё занятие – обслуживать чужие нужды, делать сообщения одних съедобными для других. В этой конструкции ты всего лишь медиум. Твое самовыражение неуместно, твои творческие амбиции никого не интересуют. Органичное решение, как правило, сама тема. Стоит только внимательно присмотреться – особенности задачи определят и стилистику, и технологию, и трудозатраты. Здесь же и источник удовольствия от хорошо сделанного дела. Когда создается впечатление, что всё происходит само собой, без твоего участия, просто подсмотрено и использовано.
Вот мелкий пример, моя визитка. Почему здесь не три, не восемь, а шесть начертаний шрифта? Потому что на тот момент у меня на компьютере было именно такое количество начертаний шрифта Univers, которое как раз соответствовало количеству текстовых блоков. Это основание, неочевидное для зрителя, внутренне делает решение обоснованным.
Подозреваю, что эта мистика существует всегда. Что бы ты ни сделала, если под этим есть какой-то естественный мотив, результат всегда будет выглядеть убедительно. Почему треугольник? Я делал обложку с печатью в одну краску на бумаге, крашенной в массе, у которой надо было отрезать верхний угол. Инвестиционный буклет для министерства экономики.
Таким образом, я получил вместо кучи бумажных отходов огромное количество визиток, около двух тысяч. Никаких дополнительных затрат. Даром. И ни у кого таких нет. Примерно так происходит всякий правильный дизайнерский акт.
Екатерина: Есть такой метод, когда первую пришедшую идею нарочно, принципиально отметают. Когда слишком легко далось.
Как правило, первая она же и единственная. Если мыслительный процесс грамотно организован, твоё решение выглядит единственно возможным. Исчезает дурацкая тема непринятых проектов, многочисленных переделок. Когда клиенту не нравится, а объяснить, что именно, он не может. Требует попробовать что-нибудь ещё, а ты не знаешь, что. После восьмого раза все в тупике и друг друга ненавидят.
Работа с клиентом – это особая тема. Важно, что для клиента ты никто. Ты не человек – ты функция. Ты никогда не ешь, не спишь, не болеешь, не бываешь в отпуске, и никакое цунами не может нарушить твоего обещания. Но в этом весь кайф, в возможности незаметно регулировать человеческие отношения. Ты как снайпер, которого никто не видит, но который всё фиксирует, держит под контролем, направляет чужую волю.
Екатерина: Как этот «естественный» дизайн поставить на поток?
Это сейчас я валяюсь на диване, мне звонят, а я капризничаю насчёт гонорара. До этого я трудился как галерный раб, делал любую, часто противную работу, по трое суток не вставая со стула. Обычно так и происходит – сначала ты работаешь на репутацию, потом она работает на тебя.
Роман: Бывали случаи, когда вы отказывали клиенту?
Бывало, причём по самым разным причинам. Не так давно отказался от предложения переделать всю линейку стрижаментовских этикеток – слишком много этикеток было в прошлой жизни, осадок остался. Также не так давно не стал делать молодежный журнал для человека из Минеральных Вод, потому что от него неприятно пахло. Вообще-то отказываться стратегически неправильно. Я профи и могу взяться за любое дело. Я способен на компромисс. Это, кстати очень любопытная тема. Самый чудовищный случай – вот здесь, на полке стоит <показывает>.
Этот тип хотел большую книгу про себя и свои произведения. Я, как обычно, сначала пытался разговаривать, чтобы понять, чем он живёт. Сделал ему толковый предварительный проект с парой перспективных затей. Старался доходчиво объяснить преимущества. Бесполезно. Он оказался тупым, упёртым, непроходимо грубым. Мы ругались, я его посылал, не сдерживаясь. Он орал на меня, прыгал возле компьютера, тыкал пальцем в монитор. Я отгонял: «Это же чистое стекло, ты руки вымой». Впору было вообще выгнать. Но я очень не люблю незаконченных дел.
До меня дошло, что я могу поступить органически правильно, с учётом его менталитета. Он принес какой-то каталог 70-х годов, набранный литературной гарнитурой, чтобы показать мне, как надо. Я решил, что если он обычный продукт советской эпохи, то книжка, сделанная в таком же духе, станет максимально адекватна автору! И я сказал: вот моя рука, она будет делать то, что ты скажешь, без комментариев. Только пальцем в экран не тычь. И так сделали с ним за неделю книжку. Я работал молча, абсолютно героически. Мы проделали чудовищный тупой труд! Единственное, я только грамотно подготовил всё к печати. Полагаю, решение было правильное: он сам показал себя таким, какой он есть – грубым, неряшливым хамом. Я указал в выходных сведениях только «фото С. Бобылёв», потому что за фотосъёмку мне было совсем не стыдно.
Роман: Как много проектов вы можете вести одновременно?
Сколько угодно. Есть навык. Я три года делал громоздкую работу, вот этот журнал. Это означало, что я четыре раза в год на полтора месяца выпадал из жизни, вообще не вставал со стула, потому что один заменял почти всю редакцию. При этом я же успевал и все остальные свои дела. Мне нравится моя профессия. Она меня не утомляет.
Продолжение здесь.
