Как стать счастливой в Париже?
Секреты француженок, героизм французов и охота на парижское счастье.
День 1-й
Как только я приехала во Францию, поняла, что счастья раньше никогда и не видела.
Я вышла из ночного автобуса Брюссель-Париж, и сразу заметила счастье, которое медленно растекалось по предрассветным улицам и подкрашивало легким блеском заспанные лица моих попутчиков. Оказалось, что пока я по крупинкам собирала его на белоснежных тайских пляжах и по частям вылавливала из чужих взглядов, счастье всегда было здесь. И сразу целое.
К утру счастья стало еще больше. Причем за каждым поворотом оно принимало новую форму. То превращалось в 9-летнего мальчика с идеальной стрижкой, рассекающего на самокате вокруг отца, и бодро щебетало тоненьким, журчащим голоском. То вдруг шло под руку со статным, седым мужчиной и кокетливо поправляло белоснежные, итак прекрасно уложенные локоны. То разливалось по бокалам потоками белого сухого и звенело в громком смехе.
Счастья в Париже так много и оно было такое разное, что и сами французы боятся его упустить. Даже стулья в парижских кафе развернуты к улице. И люди с миниатюрными чашечками эспрессо здороваются со знакомыми, рассматривают незнакомых и внимательно следят — что там за новое счастье поблескивает из-за угла.
И я была уже почти готова влюбиться в Париж, но была одна проблема... Счастье лилось бурными потоками из каждого худенького переулка, но каждый раз останавливалось в паре метров от меня и решало обойти стороной. Французское счастье боялось ко мне даже приблизиться. Я его видела — но ни капельки не чувствовала.
Я люблю путешествия, потому что так я могу проникнуться другой жизнью, почувствовать чужие радости и пропустить их через себя. И раньше всегда получалось. Но в Париже все было по-другому. Французское счастье — такое роскошное, яркое, огромное — было совсем близко, но никак не давалось в руки.
В первый день мне осталось только смотреть на парижское счастье издалека. Но уже тогда я решила — что непременно должна его поймать.
Красота по-французски (день 2-й)
Весь второй день я искала счастье во француженках. Бродила по Парижу и пыталась разглядеть что в них так манит и почему они “не спят в одиночестве”. Парижанки все время куда-то бежали и изучить себя не давали. Ныряли в подземные переходы, уносились вдаль на велосипедах и прятались за спинами своих идеальных мужчин. С которыми у них — естественно — были наряды в тон.
Озарение пролетело мимо меня на пересечении улиц Мартир и Сен-Лазар, оставив на память только шлейф аромата лаванды. Она была просто одета — песочные штаны, светлая рубашка и распахнутая зеленая парка на пару размеров больше, чем надо. Но она была роскошна. После этой лавандовой секунды я стала видеть прекрасных француженок везде.
Я не сразу поняла, что именно в них так восхищало. Они выглядели аккуратно, но довольно просто. Но что-то особенное сверкало за стеной этой простоты и легкой небрежности. Их секрет раскрылся только месяц спустя. Уже дома, в Москве, за очередным разговором о том, как важно знать себе цену и любить себя, я вдруг поняла — вот оно. Вот в чем дело! Француженки себя не любят.
Они в себя влюблены!
Фраза “любить себя” сразу стала звучать грубо и высокомерно. Стала чем-то тяжелым и неотесанным. Чем-то, что заставляет прикидывать, сколько стоишь и составлять список, чего именно достойна. И рассказывать встречным наглецам, где ты себя находила, а где — точно нет.
Влюбленность француженок в себя — нежное, трепетное чувство. Желание наслаждаться собой — телом, душой и милыми глупостями. Желание пораньше встать с утра, потому что соскучилась — по себе самой! Желание каждый день наносить на тело крем с ароматом лаванды. Не потому что так надо, а потому что хочется чувствовать, как родная теплая кожа скользит под подушечками пальцев. Хочется прикасаться к себе, как к любимому человеку.
Когда ты в себя влюблена, хочется радовать себя кружевным шелковым бельем без повода и танцами у распахнутого, залитого солнцем окна. Готовить для себя, как для любимого человека — из лучших продуктов и красиво сервируя стол. Даже на завтрак. Даже, если не собираешься это фотографировать.
И в этом и был их секрет — пролетевшая мимо меня француженка, и сотни других парящих вокруг были искренне и всей душой в себя влюблены. И эта влюбленность дарила им свободу. Свободу от предрассудков, ожиданий, привязанностей. Будто ничто лишнее на них не задерживалось. Даже вес.
Причем внешняя красота француженок проста и постоянна. Пока остальной мир мечется от Ким до Джиджи, тут ничего не меняется. Единственное, что влияет на их стиль— время. Классическую французскую элегантность они взращивают с годами и дают ей окрепнуть уже после того, как перепрыгнут в рваных джинсах 30-летнюю высоту.
До это они настолько упиваются своей свободой, что ограничивать ее рамками одежды или косметики нужды нет — и так хорошо. Вернее, так — даже лучше. Так — даже легче влюбиться в себя как есть. И так эта влюбленность сохранится на всю жизнь.
Все мои французские друзья-мужчины говорили, что парижанки им не нравятся. Мол, они элегантны, но “высокомерны и без фантазии”. И отношения с ними выматывают. Но договорить не успевали, как были снова влюблены без памяти. Потому что подобное притягивается к подобному. Любовь — к вечно влюбленным француженкам.
Рыцари ускользающего счастья (день 3-й)
Третий день начался со свидания с Николя — начинающим 39-летним актером. Он проехал через весь город, чтобы позавтракать со мной в 7 утра в прокуренном кафе с красными клетчатыми скатертями. Других открытых в это время кафе вблизи нашего дома на задворках Мулен Руж не было.
— Почему ты решил стать актером?
— Я работал в банке и как-то мы снимали рекламу. Меня попросили сказать пару фраз. Всем очень понравилось. И я понял, что это мое призвание.
При этом Николя решил, что жизнь меняет недостаточно круто, поэтому вместе с банком бросил еще и есть продукты животного и неорганического происхождения. Пить и курить не бросил —француз все-таки. Но и табак, и Шабли теперь должны были быть с маркировкой “эко”. В общем, я пила капучино и слушала, почему вскоре от этого умру. “Но не прямо сейчас же?” — робко спрашивала я и делала новый глоток.
Завтрак был так себе, но на нем я поняла главное — в отличие от француженок, французы сами в себе счастье вырабатывать не умеют. Поэтому вечно ищут его на стороне.
При этом они редко видят счастье в чем-то заурядном — я не встретила ни одного счастливого менеджера. Один мой знакомый был владельцем агентства недвижимости, и сам стеснялся этого жутко. При каждом вопросе о работе краснел и говорил: “Да неинтересно это, просто дома продаю”, и грустно смотрел на картины Лувра, по которому мы в тот момент гуляли. Видимо, думал о том, как у художников все было интересно.
В отношении женщин большинство французов — так себе герои. Да, они отважные рыцари, чья кровь бурлит в ожидании покорения новых вершин. Но главное слово тут — ожидание. Когда доходит до дела и пора кого-то спасать — пыл гаснет. Правда, как только француз уверится, что тебя спасли, он обязательно красиво прискачет обратно в полной готовности спасать в следующий раз. Или через раз — но уже точно.
Но если дело касается поиска счастья — французы действительно смелые. Настолько смелые, что могут поменять всю жизнь после случайного комплимента. Не растрачивая время на ожидание мифического подходящего момента.
А Николя, кстати, свидание понравилось — он писал еще несколько дней и звал на ужин из экологически чистого гуакамоле. Я вежливо отказывалась, ссылаясь на занятость и быстрое увядание от съеденной за обедом картошки фри.
Осколки счастья (день 4-й)
Французская легкость меня восхищала и пугала одновременно. Мне нравилось как смело они шли на перемены, но пугало — как легко рушили то, что построили до этого. Поэтому последний день я решила провести без стрессов новых открытий — а со старым другом Джереми.
Джереми — истинный француз. И правда просто друг. У него своя — по местным меркам довольно успешная — группа и горячее, снова полное любви сердце. С последней девушкой они встречаются почти два года. Он ее любит, постоянно о ней рассказывает, посвящает ей песни и ставит на заставки телефона совместные фото. Но сейчас не о ней.
Джереми решил устроить для меня прощальную парижскую вечеринку — с закусками и ребятами из его группы. В тот вечер Париж накрыло ливнем и уютные домашние посиделки были очень кстати. Все было прекрасно — и его друзья, и шампанское, и песни, которых я не понимала. А когда я собралась уходить, Джереми пошел провожать меня до лифта и попытался поцеловать. Секунду назад сбросив звонок так горячо любимой.
И французское счастье лопнуло в моих глазах окончательно и полетело по пролетам мелкими осколками. У французов было так много счастья, что они совсем разучились его ценить. И готовы были отказаться от него ради минутного поцелуя на бетонной лестнице. Они настолько привыкли гнаться за счастьем, что уже перестали понимать, когда надо остановиться. Или вообще не знали, что можно останавливаться.
Я выросла в другом мире. В мире, где счастье нужно заслужить. Оно пахнет теплыми пирогами, звенит детским смехом и тяжело давит на плечи. В мире, где до счастья доползаешь вымотанная, тяжело дышащая и с шапкой набекрень. Но зато если уж доползла — ты за него держишься. Не бросаешь после первой оплошности. Иногда после сотой не бросаешь, хотя надо бы.
А во Франции о счастье забывают с легкостью. Ведь на место любого разрушенного — быстро появляется новое. И уже неважно, что там сломало предыдущее — пережаренное мясо или измена после десяти лет брака. Новое счастье светится так ярко, что все остальное на его фоне кажется серым и ненужным.
Но при этом оно появляется и на место совсем еще свежего счастья. Совсем еще новенького и ничем неиспорченного. Во Франции любое счастье — счастье Шредингера. Оно как бы живое, но уже заранее мертвое.
И столики кафе развернуты к улице, не для того чтобы здороваться со знакомыми и рассматриваться незнакомых. А чтобы легко было встать и уйти, если где-то вдалеке замаячит новое счастье.
Я выбежала на мокрые парижские улицы и услышала под ногами хруст выброшенного счастья. Нового совсем. Оботри, да забирай. И мне хотелось подойти к кому-нибудь и сказать: “Возьмите счастье! Я бы сама взяла, но у меня самолет в воскресенье — не могу увезти. Да и дома свое ждет, оно чужое счастье не признает — даже маленькое”. Но никто бы все равно такое старое не взял.
На чьей ты стороне (день 5-й)
На утро пятого дня я пила кофе в ожидании автобуса до Брюсселя, и думала о французской легкости. Я одновременно и осуждала её, и жутко ей завидовала.
С одной стороны, я привыкла держаться за счастье, ухаживать за ним и растить его тихонько и трепетно. С другой — понимаю, что счастье одинаково хрупкое. Неважно, заслужили его упорным трудом или вдохнули с ароматом свежего хлеба, пока бежали на работу, перепрыгивая через кучки желтых листьев. И то, и другое может разрушиться в любую секунду.
Но если счастье рушится в моем мире — вместе с ним взрывается вселенная. Я буду полжизни пытаться собрать его по осколкам — ведь так ждала, старалась, любила и верила. Буду помнить, как долго к нему шла. И не верить, что хватит сил дойти до нового.
А когда рушится счастье во Франции — оно просто освобождает дорогу для следующего. Которое в очередной раз на уже подходе.
Я поняла, почему парижское счастье не хотело ко мне идти — во мне не было для него места. Вокруг парили легковесные, свободные от лишнего французы и смеясь, звали за собой, а меня тянули к земле остатки старого счастья. Оно почувствовало, что я готова его отпустить и вросло в кожу еще покрепче.
Меня терзали воспоминания обо всех провалах и разрывах сразу. Все, что не удалось и не сбылось собралось в одну огромную тучу и повисло надо мной. Но есть подозрение, что именно эта туча разорвалась в последнюю ночь и полила Париж ливнем. Потому что уже на следующее утро, попивая кофе в ожидании автобуса на Брюссель, я почувствовала себя по-французски легко.
Прошло четыре месяца — и я уже точно уверена, что смогла оставить в Париже все лишнее и забрать с собой частичку французской легкости. И осколки моего старого счастья тоже стали частью парижских улиц. И также громко хрустят под ногами прохожих.
И знаете, что? Я публикую этот текст, сидя в аэропорту в ожидании самолета в Париж. Не знаю, прижилась ли легкость во мне навсегда, но пока я еще не набрала полные карманы новых осколков — надо срочно вернуться обратно.
Может, в этот раз французское счастье решиться ко мне подойти.
