Я живу в страхе (1955) Акиры Куросавы

Бытовой триллер про страх ядерной угрозы с Тосиро Мифуне и Такаси Симурой

Немолодой и состоятельный промышленник Накадзима (любимчик режиссера Тосиро Мифуне) начитался перед обедом японских газет, сильно забеспокоился на предмет ядерных бомбардировок и решил, предварительно всё продав, сбежать в Бразилию вместе с ближним кругом (в том числе взрослыми детьми и бывшими любовницами). Сыновьям такой оборот не очень нравится — и они отправляются в гражданский суд, чтобы объявить отца сумасшедшим и лишить его права распоряжаться имуществом.

«Я живу в страхе» — уже четырнадцатая картина мастера — очевидным образом теряется между «Семью самураями» и «Троном в крови», которые красуются в фильмографии Куросавы годом раньше и двумя позже. Вообще 1950-е — это золотой “век” японского классика: начиная с 1940-х, он каждое десятилетие выдавал великую картину-другую, а в первое послевоенное практически штамповал ленты, которые затем станут классикой. Великий “Расемон” с его множеством точек зрения, “Идиот” по Достоевскому, масштабная притча “Жить”, эпичные “Семь самураев”, постановка “Макбета” в стиле театра Но под именем “Трон в крови” и так далее. Фильм с актуальным для всей послевоенной поры (вплоть до наших дней) названием “Я живу в страхе” действительно затерялся среди пиков, хотя в актуальности ничем не уступает условному триллеру Содерберга про неврозы.

Забавно, что про японскую hidden gem десять лет назад вспомнил американский военный репортер Фрэд Каплан, сравнив “психологический хаос”, описанный Куросавой в послевоенной Японии с обильной тревогой в США после 11 сентября. При желании это разлившееся в воздухе нервное расстройство легко найти и в современной России. Однако Куросава, задумавший фильм еще во время работы над “Самураями”, конечно, не фокусировался на засевшей в японском сознании игле ядерной опасности. Строго говоря, самая идея фильма родилась из фразы его соратника, композитора Фумио Хаясаку, вскоре скончавшегося от туберкулеза, что “умирающий человек не может работать”.

В сущности, “Я живу в страхе” и демонстрирует, как человек и человечество стремятся к спокойствию и равновесию (аналогичный процесс показан в “Трех билбордах”), так как в любом разболтанном состоянии, напоминающем о конечности человеческой жизни, рабочий процесс начинает давать сбой. Так, ошибается рабочий на фабрике Накадзимы-Мифуне и случайно сжигает её. Так, доктор Харада (Такаси Симура), стоматолог, согласившийся подрабатывать в гражданском суде, начинает сомневаться в невменяемости промышленника: страх небеспочвенен (в 1950-е продолжаются атомные испытания в атолле Бикини), а желание родственников его скомпрометировать вызвано страхом перемен и удобными сложившимися жизнями. Впрочем, как замечает один из сыновей Накадзимы, — Бразилия тоже не защищена от бомбардировок.

В этой строгой и как всегда немного графичной картине Акира Куросава занимается, конечно, не страшилками и пророчествами, но излюбленным исследованием человеческих характеров, за которое Спилберг прозвал его “современным Шекспиром изобразительности”. Будь он представителем не англоязычной культуры, мог бы назвать и Достоевским, и Горьким, которых Куросава самобытно экранизировал. Здесь встретились два его излюбленных типажа, которые олицетворяют режиссерские любимцы Мифуне и Симура, — эмоциональность и разум, обостренные чувства и склонность к обильной рефлексии, быстро сменяющиеся маски и будто застывшее задумчивое лицо, наконец, человек природный и человек цивилизованный (впрочем, промышленник, казалось бы, фигура крайне современная). И граница между ними пролегает по какому-то алогичному внутреннему решению бояться мира вокруг или делать вид, что все в порядке.

--

--