Новый инвестор, умный инвестор. Часть Первая
Сменилась парадигма инвестирования в проекты ранних стадий, сменились сами проекты. Не по названиям и людям. По типу, по моделям бизнеса и инвестиционным траекториям. Сменились и инвесторы в такие проекты.
Выживает 1 из 10 проектов, инвесторы теряют деньги. Как сломать систему и сделать наоборот?
Мы поговорили с Людмилой Голубковой об этой смене и о том, какие инструменты важны для инвестора сейчас, чтобы объект инвестиций приносил инвестиционный доход, и на каком успешном опыте основана методика EVA Invest.
Часть Первая. Предпосылки.
- Людмила, расскажите, в чём произошла смена парадигмы на рынке инвестиций в инновационные проекты и когда вы заметили эти кардинальные изменения?
- Поздней осенью 2013 года начался новый этап. Он начался в России и был проекцией того, что происходило в мире после финансового кризиса 2008 года. В публичную сферу вернулось понятие производства и промышленности. Оно не вернулось само, его вернули. Стало очевидно — модель развития, выбранная в середине 70-х годов, когда все производственные мощности были переведены в страны юго-восточной Азии, эта модель исчерпалась и требуется сделать следующий шаг. Это происходило не в следствие кризиса, скорее было параллельным движением.
В то время как экономика, которая была накачана токсичными активами и деривативами, невозвращаемыми кредитами, исчерпала свой ресурс и всё больше становилась неэффективной, опять встала проблема того, что следующим этапом может быть очередная волна индустриализации. Основанной на прежде всего на автоматизации, на роботах, на трудосбережении. И первым шагом стало то, что спекулятивные операции, которые были основным топливом для предыдущего этапа, они не то чтобы ушли в тень, они остались и развиваются, но появилась некоторая альтернатива, связанная с производством грубо говоря материальных благ, просто по-другому.
Эти технологии действительно высокие и для их производства нужно иметь соответствующие производственные мощности. Это не огромные цеха и конвейеры, как в индустриальную эпоху, в конце 19-го — двадцатом веке, а это то, что называется сейчас умное производство. С большой долей автоматизации, большой долей новых материалов, новых способов получения продуктов и всех других специфических черт, присущих так называемому современному технологическому укладу.
- Но при чём тут венчур и венчурные модели? Потому что вы говорите о производстве и производственных технологиях, а есть понимание, что и принципы финансирования чисто софтверных компаний изменились и довольно серьёзно.
- Софт, программное обеспечение, является необходимым компонентом любого производственного процесса, с этим никто не будет спорить. Более того, именно развитие этой сферы, огромной, — программное, программно-аппаратное обеспечение — является двигателем нового уклада. Оно работает как в сфере финансов, так и в сфере производства. Почему я начала с того, что переместился центр, скажем, из юго-восточной Азии в развитые страны. Потому что отдавать кому-либо передовые технологии — это вещь крайне неразумная. Для того, чтобы организовать сейчас цифровое производство, нужно иметь полный контроль, в том числе над интеллектуальной собственностью самого этого производства, ноу-хау.
И возвращение производства, и развитие на этом и программного и программно-аппаратного обеспечения — это, безусловно, является шагом в том числе в развитии венчурной индустрии, которая полностью выросла из военно-промышленного комплекса США.
Достаточно прочесть «Секретную историю Кремниевой долины», “The Secret History of Silicon Valley”. Из этого становится совершенно ясно, что венчурные «уши» торчат у всех корпораций.
Если в тот момент это были корпорации, производящие радиолокационное оборудование, которое в то время было актуально для решения задач противодействия советским ракетам в воздухе и других средах, то сейчас эта задача консолидации в Соединённых Штатах лучших технологий по всему спектру программного и программно-аппаратного обеспечения. В Штатах запустили огромный пылесос по привлечению в страну так называемых «талантов», при чём в совершенно разных отраслях. Часть этих «талантов» в сфере софта. «Таланты» беру в кавычках, это просто квалифицированные люди, получившие хорошее образование в других странах. А поскольку у нас в России образование по-прежнему находится на недопустимо хорошем уровне, (в крупных ВУЗах, не во всех, а кто составляет пятёрку лучших ВУЗов страны), то естественной задачей является с помощью молодых людей, несущих на себе знания и квалификацию, опыт научно-инженерных школ, без всяких военных действий, с помощью идеологи и пропаганды знания переместить в Штаты. Заставить работать на тамошние корпорации. И в этом принципе суть венчура.
Можно относиться к этому как угодно, можно говорить о том, что это плохо. Кто-то может говорить, «а что делать — центр мира находится в США». Не как в стране, а на двух побережьях: на западном — для софта, на восточном — для других технологий, тот же Бостон, MIT. Но мы должны эту ситуацию, во-первых, обозначить, во-вторых, реконструировать и к ней как-то отнестись.
Почему я начала с 2013 года? Потому что волна, шедшая с разворачивания финансового кризиса, дошла до нас и более того, оказала глубокое влияние на российскую экономику в целом и на разворачивание у нас венчурной инновационной системы.
Понятно, что ни один российский стартап сам по себе никому не нужен. Даже если это очень интересная разработка и технология под ней, и даже она может кого-то заинтересовать, и может быть выведена в виде продукта, может даже стать ликвидной компанией. Если этот стартап изначально не встроен в так называемую пищевую цепочку создания венчурной стоимости компании на финансовом рынке, то скорее всего это так разработкой и останется, либо превратится в исследовательскую компанию, которая будет жить на грантах, или в малый технологический бизнес, который будет свою копеечку тяжело зарабатывать. Либо умрёт.
В 2013-м году на смену таким лёгким, быстровыводимым программным продуктам, которые ничего под собой инновационного практически не имели, у которых на входе оценка 2–3 млн долларов просто потому, что посткризисные деньги нужно было куда-то распределять, приходит совершенно другое понимание стартапа.
Фактически, Кремниевая долина закрывается.
Кто бы что ни говорил, там очень много шума, много дыма, много каких-то мероприятий, и там крупные компании типа гугла, фейсбука и других. Они себе просто смотрят хорошие софтверные разработки, для них (разработок — прим. С.К.) на короткое уже время открываются акселераторы, например, акселератор, созданный фондом Rothenberg Ventures, который вроде от гугла действовал, на частном капитале, но бенефициаром был гугл. Акселератор River. Он был открыт на какое-то время, потом закрылся. Сейчас существуют такие лёгкие формы, когда набрали всё что нужно, рассмотрели технологии со всего мира. Туда был огромный конкурс из компаний, их проакселерировали, то есть взяли у них основные принципиальные решения, и собственно говоря закрыли (акселераторы — прим. С.К.). Кого-то проинвестировали, кого-то нет, где-то остались в капитале.
- То есть, имеется ввиду, вы увидели какую-то смену в 13-м году в самих проектах? Или в том, как инвесторы на это смотрят? Или и там, и там?
- Дело в том, что нет отдельно рынка инвесторов и отдельно рынка проектов. Есть некоторые пищевые цепочки, в которых «каждый сверчок знает свой шесток». Вопрос в том, встроены ли российские стартапы в эти цепочки? С моей точки зрения — нет.
Потому что в Израиле такие цепочки давно создавались и там управляющие фондами не скрывали того, что вот они находят компанию, находят решение, часто они ищут компанию под определённый пул технологических решений, дают им первые инвестиции, их выращивают. В дальнейшем они вылетают в Штаты на переговоры, эту компанию тут же переправляют туда, уже известен даже совет директоров этой компании. И, собственно, её передают до момента, когда она либо уходит в корпорации, либо выходит на IPO.
Вот так, например, создавался UBER. Рассказывал фонд в Израиле, который просто нашёл команду математиков, с хорошим бэкграундом, с опытом работы в военной отрасли, которые сделали модель, пригодившуюся для решения определённого класса задач, связанных с моделированием общественного транспорта, в частности такси. Дальше этому придали продукт (сомневаюсь, что сами математики это сделали, за них всё придумали). И потом это дело протолкнули, и вот UBER сейчас имеет возможность работать в разных странах мира. Мы понимаем, для чего это делается — если эта модель есть расчёт движения автомобилей, координации автомобилей, позиционирования, — это огромный ресурс данных мониторинга и прогнозирования движения легкового автотранспорта.
