Черная свадьба
Сериал «Стертые следы. Загадки еврейской истории Украины» проекта «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай в Иерусалиме
Валерий Дымшиц — фольклорист, антрополог, литературовед. В настоящее время работает в Центре «Петербургская иудаика» в Европейском университете в Санкт-Петербурге.
Еще совсем недавно я бы ограничился словом «вчера», потому что этот обычай, один из самых странных, экзотических обычаев евреев Восточной Европы, казалось, ушел в далекое прошлое. Но, как говорит еврейская пословица, «кто живет — доживет». К радости этнографов, этот обычай, казавшийся элементом давно ушедшего прошлого, вернулся к нам, вызвав немалую сенсацию.
Речь пойдет о явлении, которое называется по-еврейски шварце хасене («черная свадьба») или шварце хупе («черная хупа»). Но хупа — свадебный балдахин, значит, в силу метонимического переноса, это тоже обозначение свадьбы.
Весной 2020 года в пригороде Тель-Авива, в Бней-Браке, населенном преимущественно ультраортодоксальными евреями, была устроена черная свадьба. И это произвело сенсацию, попало в интернет, в газеты и так далее.
А через некоторое время, уже без столь громкой огласки, еще одна такая черная свадьба была устроена ультраортодоксальными евреями в Иерусалиме.
Что это такое, для чего это делалось, и что вообще случилось? Повторюсь, это была сенсация, потому что предыдущие черные свадьбы проводились последний раз примерно за 100 лет до этого. Да, столетний перерыв — и новое возвращение этого странного обряда. Речь идет вот о чем. Учащиеся и преподаватели ешивы «Поневеж» — одной из самых почтенных и уважаемых литовских ешив, расположенной сейчас не на своей исторической родине в городе Паневеже, который теперь по-литовски называется Паневежис, а уже давным-давно в Израиле — устроили настоящую свадьбу на кладбище. Фотографии с этого кладбища попали в газету, на нашей презентации вы тоже можете их видеть.
Зачем они это сделали? Нетрудно сообразить, двадцатый год — эпидемия короновируса. И на эту эпидемию, точнее говоря, пандемию, охватившую весь мир, ортодоксальные евреи ответили странным для современного человека, но совершенно традиционным образом.
Речь идет об обряде, бытовавшем в еврейских общинах Восточной Европы. Мы о нем знаем из свидетельств XIX века, но, судя по всему, есть и более ранние свидетельства. Когда происходило какое-то бедствие непреодолимой силы, захватывающее всю общину, одним из способов избавления от этого бедствия была свадьба в таком месте, где ее, конечно, никогда не устраивают — на кладбище. Называлось это «черная свадьба» или «черная хупа», как я уже сказал, шварце хасене или шварце хупе, потому что свадебный балдахин для такого экстраординарного обряда был окрашен в черный цвет. Вот, на фотографии тоже видно, что свадьба происходит под черной хупой.
Основным бедствием, которому евреи таким способом пытались противостоять, были эпидемии. В данном случае мы говорим тоже об эпидемии — эпидемии короновируса. Самым распространенным эпидемическим заболеванием в России XIX века была холера. Азиатская холера шла в Европу из Индии через Персию, и, на протяжении XIX века, раз за разом волнами накатывалась на Россию. Холера как факт русской истории, наверное, многим памятна, хотя бы в силу Болдинской осени Пушкина — Пушкин попал в холерный карантин. Вплоть до конца XIX века с небольшими перерывами, раз в 10–15 лет, холера возвращалась и уносила множество жизней, это было страшное бедствие.
Поэтому, кстати, эти черные свадьбы часто назывались «холерными» свадьбами. Но это мог быть ответ не только на холеру. В последний раз достаточно массово черные свадьбы в Восточной Европе устраивали в конце 1910-х — начале 1920-х годов. Это было связано с новыми эпидемическими заболеваниями. Во-первых, 1918–1919 гг. — испанка, пандемия гриппа, и 1920–1922 гг. — страшнейшая эпидемия сыпного тифа, как следствие революции и гражданской войны, наступившей разрухи и антисанитарии. После начала 1920-х годов черных свадеб вроде бы не было. Теперь же снова страшная пандемия — и снова мы видим ответ на эту пандемию.
Наша с вами задача — посмотреть различные свидетельства о том, что такое черная свадьба, в художественной и мемуарной литературе, изучить устные свидетельства (потому что устные свидетельства тоже удалось собрать в экспедициях). И затем попробовать объяснить механизм этого обряда — в чем люди видели, так сказать, силу этой свадьбы на кладбище.
Сразу скажу для краткости, что черная свадьба — не слишком большое удовольствие. Люди хотят жениться и выходить замуж в более веселых условиях. Поэтому, как правило, женихом и невестой на черной свадьбе были социально слабые члены общины — нищие, больные, хромые, инвалиды, слепые, полуидиоты — люди, которым жилось не сладко. И община женила людей, у которых не было шансов создать семью просто потому, что у них для этого не было никаких имущественных возможностей. За согласие таким странным образом вступить в брак эти люди получали от общины содержание — домик, какое-то хозяйство, имущество, приданое, обзаведение, чтобы дальше как-то вести семейную жизнь. Надо понимать, что это была не инсценировка, а настоящая свадьба по всем правилам, результатом которой было создание семьи.
Давайте проследим, насколько отражена практика черной свадьбы в раввинистической литературе (то есть в литературе, которая формировала традицию) и в современной научной литературе.
Первое известное мне упоминание черной свадьбы, содержится в сочинении итальянского каббалиста Арона Берахии де Модена, которое называется Маавар Яббок — «Переход через реку Яббок» — это библейская река, текущая в Святой земле.
Название этой книги отсылает к идее смерти, потому что она связана с погребением. Книга Маавар Яббок содержит галахические комментарии о вопросах ритуальной чистоты в связи со смертью — как обращаться с умершим, как устраивать похороны и вести себя на кладбищем. Естественно, что в таком сочинении упоминается предмет нашего разговора.
Был ли этот обычай распространен среди евреев Италии или был принесен из Ашкеназа — вопрос открытый. Мы понимаем, что большая часть евреев Модены и всей Северной Италии — давние переселенцы из Ашкеназа, из-за Альп, из Германии. Надо полагать, они принесли с собой какие-то средневековые обычаи и обряды, так что, пожалуй, обычай черной свадьбы уходит корнями в давнее ашкеназское прошлое.
Следующее упоминание — сборник респонсов Шайлес у-тшувес выдающегося ѓалахического автора Мордхе Швадрона, который жил в Восточной Галиции в городе Бережаны. В его респонсах есть упоминание этого обряда.
И еще одно упоминание есть в галахическом компендиуме на идише, составленном в начале XX века неким Авраамом-Элиэзером Гершовичем. Эта книга называется Ойцер кол минагей ешурун — «Сокровищница всех обычаев еврейского народа» — в ней тоже описан этот обычай.
Не очень много упоминаний, да. Этот обряд стоит на грани между правильной, институциональной религией, и народной религией, народным иудаизмом. Свидетельств об этом обряде гораздо больше в художественно-мемуарной литературе, нежели в раввинистической.
Если говорить о современной научной литературе, то недавно вышла книга американского историка Натана Меира. Она была издана в 2020 году и, стало быть, новости, связанные с проведением черной свадьбы в 2020 году в Израиле, попасть в нее не могли. Он написал книгу под названием Stepchildren of the Shtetl — «Пасынки штетла», «Пасынки местечка» — о социально слабых группах традиционного еврейского населения, и в том числе там говорится о черной свадьбе.
Популярное изложение этого фрагмента книги Меира появилось в статье «Чумные свадьбы», есть ссылка на открытую статью в интернете. Журналист пересказывает фрагмент книги Натана Меира, в связи с тем, что черная свадьба вновь приобрела актуальность в Израиле. Таковы отзывы в традиционной научной литературе, потому что ѓалахическое сочинение можно считать аналитическим сочинением, и в современной научной литературе.
А мы с вами двинемся дальше и посмотрим на наиболее яркие и давние свидетельства о черной свадьбе. Самое знаменитое, пожалуй, высказывание о черной свадьбе мы видим в романе великого еврейского писателя, основоположника еврейской литературы на идише и на иврите, Шолема-Янкева Абрамовича, писавшего под псевдонимом (под которым он гораздо больше известен) Менделе Мойхер-Сфорим.
Это, вероятно, самый известный и самый сильный его роман — Фишка дер Крумер («Фишка Хромой») — довольно страшное сочинение, посвященное жизни нищих, воров, в общем, дна еврейского общества. И среди этих бродячих нищих очень много людей со всевозможными врожденными и благоприобретенными дефектами — горбатых, хромых (как и главный герой — Фишка Хромой), заик, картавых, гундосых, несчастных, бедных, странных и так далее. И среди прочего описывается, как устраивали черные свадьбы. Речь идет о главном герое романа — о Фишке Хромом, Фишке дер Крумер.
Красавцем назвать Фишку нельзя. У него большая приплюснутая голова, большой широкий рот с кривыми желтыми зубами, он шепелявит, не выговаривает буквы «р» и сильно припадает на ногу.
Фишка был уже в летах, и если бы это зависело от него, он давно бы уже женился и осчастливил Глупск (вымышленный город, в котором происходит действие этого романа и многих других произведений Менделе. — В. Д.) несколькими ребятишками. Но такова уж была его злосчастная доля — о нем забыли… Забыли о нем даже во время «холерной рекрутчины» (так Менделе называет холерную свадьбу, черную свадьбу; рекрутчина подразумевает, что человека забирают в армию против его воли, так сказать, забривают; точно так же какого-то несчастного делают средством избавления от эпидемии, от холеры), когда набирали женихов. Глупская община в большом смятении хватала несчастных, калек, убогих, нищих и на кладбище среди могил венчала их с первыми попавшимися девицами, чтобы таким образом унять эпидемию. В первый раз община женила знаменитого безногого Ионтла, который передвигается на сиденье при помощи двух деревянных колодок. Его обвенчали с известной нищенкой, той, у которой зубы как копыта и нет нижней губы (чудовищный, конечно, гротеск, какие-то босховские личины). Холера, конечно, испугалась этой молодой четы и после того, как с перепугу побила в Глупске множество людей, схватила ноги на плечи и поспешила убраться… Во второй раз выбор пал на Нохумцю, глупского юродивого («во второй раз» — значит, пришла новая эпидемия и снова предпринимается попытка избавиться от нее с помощью черной свадьбы), известного дурачка. Дурачок этот на кладбище при всем честном народе покрыл голову девице, у которой голова с самого детства была, с позволения сказать, покрыта «венцом», и о которой в городе говорили, что она гермафродит (ироническое упоминание о том, что у нее и так голова была покрыта венцом, означает, что у нее была парша, распространенное кожное заболевание). Народ, говорят, на этой свадьбе здорово повеселился, люди приятно провели время и на радостях выпили среди могил уйму водки. «Ладно, — говорили они, — ничего! Пусть плодятся дети Израиля холере назло, пусть множатся, пусть и нищие поживут в свое удовольствие…»
Мы видим, что весь этот фрагмент написан несколько ироническим, я бы сказал, глумливым тоном. Очевидно, потому что Менделе — маскил, просветитель, то есть человек, заведомо негативно относящийся к народным суевериям, в лучшем случае с иронией, но на самом деле — с очень злой иронией. Как просвещенный человек, он считает все это признаком темноты, необразованности, дикости, суеверия (то, что на идише называется забобонес) и, естественно, осуждает. С его точки зрения (так же, как и с нашей, полагаю), средством от эпидемии должна быть доказательная медицина, а не подобные странные затеи. И он предлагает объяснение того, зачем устраиваются черные свадьбы. Жених и невеста так страшны, что холера испугается и убежит. А евреи замечательно веселятся назло холере и собираются, несмотря ни на что, плодиться и размножаться, чтобы тоже напугать холеру. В общем, это должно ее прогнать.
Прежде чем мы перейдем к следующему свидетельству, давайте посмотрим на самые известные примеры черной свадьбы в изобразительном искусстве. Это офорт великого еврейского художника Танхума Каплана, который бо́льшую часть жизни прожил здесь, в Ленинграде. Его русское имя — Анатолий Каплан. Великий график, мастер литографии, он на закате своей жизни, в 70-е годы обратился к новой для себя технике — технике офорта. И в том числе он создал серию офортов, посвященных творчеству Менделе, проиллюстрировал Фишку Хромого. Вот изображена черная свадьба на кладбище.
Сама свадьба, мы видим, отодвинута на второй план. На первом плане стоят традиционные надгробия с узнаваемыми орнаментами. Изображен благословляющий круг коѓенов (биркат коаним), менора, изображены птички, видны какие-то зверушки, олени. Характерное сочетание букв, открывающих традиционную еврейскую эпитафию — פ’’נ (пэй-нун; по нитман — «здесь погребен / погребена»).
Как всегда, я не могу удержаться, чтобы не сказать два слова об этой картинке. Каплан совсем не так сентиментален и простодушен, как может показаться. Происходит, стало быть, такая трогательная свадьба. Вот пара — совсем не уродливая, не кривая, не косая. Вот юноша и девушка стоят под хупой в окружении могил. А на самом деле — это очень выразительная картинка, если присмотреться к тому, что написано на надгробиях. А на надгробиях написаны удивительные вещи. На одном надгробии написано Соре бас (дальше мы не можем прочитать надпись, то есть «Сара — чья-то дочь»). На другом, чуть ближе к нам, где изображены благословляющие руки коѓенов, написано Леви Ицхак. Это не просто имена, это имена родителей художника, погибших в его родном городе Рогачеве в Белоруссии во время войны. Их звали Соре (Сара) и Леви-Ицхак (Лейвик). А на надгробиях, которые ближе всего к зрителю, видна довольно странная эпитафия — после букв пэй и нун, традиционно открывающих любую эпитафию, идет простое перечисление еврейских букв — алеф, бет, гимел, далет, ѓэй, вав, заин, хэт, тэт и так далее. Здесь, другими словами, погребены родители Каплана и сам еврейский язык, еврейский алеф-бет. Все это приобретает, конечно, мощное символическое звучание.
Коль скоро мы заговорили о визуальном воплощении черной свадьбы, скажу еще два слова, это отдельная и очень большая тема. Кроме художественного воплощения она имела воплощение кинематографическое. Черная свадьба была чрезвычайно выразительно снята, это центральный эпизод восхитительного фильма советского режиссера Михаила Дубсона «Граница», снятого в 1935 году. Действие его происходит в буржуазной Польше, недалеко от советской границы, поэтому фильм и называется «Граница». И по сюжету черную свадьбу устраивает местная буржуазия — злые капиталисты и раввины — с тем, чтобы отвлечь население от той заразы, которая ему угрожает. А заразой этой оказывается Советский Союз, советская власть и чаемая мировая революция. Можно считать, что это тоже очень опасное эпидемическое заболевание, по крайней мере, в фильме его пытаются предотвратить именно таким способом. Кинематографическое решение этого эпизода восхитительно. В главных ролях снялись великие актеры — Вениамин Зускин и Николай Черкасов. Удивительный фильм, я всем его настоятельно рекомендую, кто не видел. Это, конечно, фильм-шедевр.
А мы возвращаемся к нашей мрачной черной свадьбе. Вот еще одно литературное свидетельство — сочинение одного из первых еврейских писателей, писавших на русском языке, пионера русско-еврейской литературы Григория Богрова «Записки еврея». Очень знаменитая книга, чуть ли не первое полномасштабное появление еврея в русской литературе, потому что «Записки еврея» — своего рода беллетризованные мемуары — были опубликованы Некрасовым в «Отечественных записках». Это был, пожалуй, самый престижный русский литературный журнал на тот момент, в 70-е годы XIX столетия. Вот что пишет Богров:
Цадику ничего не оставалось делать для восстановления своей репутации, как прибегнуть к новому эксперименту. (Речь идет о том, что свирепствует холера. Цадик, лидер хасидов, борется с этой холерой. У него ничего не получается и он делает еще одну попытку.) Он приказал отыскать двух бедных сироток, мальчика и девушку (в данном случае это уже не уроды и калеки, а просто сироты, то есть люди, у которых нет денег), и обвенчать их на кладбище. Подобную драгоценность в еврейских обществах никогда не трудно отыскать. Венчание назначено было в пятницу; с самого раннего утра евреи, еврейки, стар и мал, стекались со всех сторон к месту таинственного церемониала. На кладбище служилось молебствие и пелись псалмы, а к обеденному времени привели жениха и невесту, великолепно разодетых в чужие платья (своих у них не было, это же бедняки). Их обвенчал под балдахином сам цадик. Затем произнес он одну из своих кудрявых проповедей.
— Братья! — воскликнул он по окончании всех церемоний. — Поздравляю вас, холеры нет, холеры нет, холеры нет! Возрадуемся и возликуем. Пейте, ешьте и спокойно встречайте наступающий день субботний.
Пошел пир горой. Не откладывая в длинный ящик, верующие евреи, предводительствуемые самим цадиком и хасидами, принялись тут же, на кладбище, за припасенную сивуху и хватили сразу через край. Новобрачных, с триумфом, в сопровождении оркестра, повели в назначенную для них временную квартиру.
Мы видим тот же самый иронический тон, «дикие обычаи диких людей», которые, конечно, ни от чего не помогают. Ну и понятно, почему. Потому что Григорий Богров — тоже маскил, тоже просветитель, для него все это дико и неприятно, и мишенью его сатирических стрел является не просто непросвещенная ортодоксальная масса, но прежде всего — хасиды и их невежественные лидеры, хасидские цадики, ребеим, возглавляющие эти фанатические группы верующих, над которыми он явно насмехается. И мы видим, что кроме дикого обычая, который якобы должен остановить инфекционные заболевания, в качестве еще одного объекта критики здесь выступает безудержное пьянство, якобы (а может и в самом деле) характерное для непросвещенной хасидской массы. И Богрову не нравится ни то, ни другое.
Продолжаем собирать свидетельства о черной свадьбе. Вот еще одно, на этот раз визуальное, свидетельство из альбома наивного художника, Меера Киршенблата — человека, который родился и провел юность в довоенной Польше, а потом оказался в США. Уже в очень преклонном возрасте, в 90-е годы прошлого века, он взялся за краски и карандаши и стал рисовать, изображая свое довоенное детство, свою довоенную юность. Дочь этого народного художника — выдающийся американский этнограф Барбара Киршенблат-Гимблетт — очень способствовала увлечению своего пожилого отца и помогла ему выпустить этот альбом (имевший заслуженный успех) со своими этнографическими комментариями.
Вот здесь изображена та самая свадьба на кладбище. Язык не поворачивается назвать ее шварце хупе, потому что хупа здесь обычного синего цвета с изображением шестиконечной звезды — магендовида. Как написано в комментариях к этой картинке, здесь изображена свадьба, которая происходила в 1892 году. То есть сам автор видеть этого не мог — он родился в XX веке. Он как бы иллюстрирует свою память, то, что ему рассказывали, то, что он знает со слов старших родственников предыдущих поколений. Мы видим здесь людей в нарядных свадебных одеждах, в том числе человека в этнографической старомодной одежде, то есть в черной длинной капоте, в штраймле (меховой шапке) и белых чулках. Справа клезмерская капелла — необходимый элемент свадебного обряда. Музыканты играют на скрипках, на кларнете, на барабане, и еще у них тарелки медные. А гости водят хоровод вокруг жениха и невесты.
Продолжаем собирать свидетельства. Более или менее развернутое описание черной свадьбы присутствует во многих еврейских художественных произведениях, потому что еврейские писатели, то ли желая полюбоваться этнической экзотикой, то ли с целью какого-то обличения, обращаются к этому сюжету, привлекательному своей экзотичностью. Картину черной свадьбы мы видим и в сборнике замечательного немецко-еврейского писателя Карла-Эмиля Францоза, который описывал в своей немецкой прозе родных ему евреев Восточной Галиции. Сам он был родом из Чорткова. У него есть замечательный сборник «Евреи Барнова», и в нем рассказ «Дитя искупления», где изображается черная свадьба.
Упомянута черная свадьба и у классика литературы на идише Ицхока-Лейбуша Переца, в одной из его самых известных новелл «Сумасшедший батлен».
Есть рассказ, где центральным элементом повествования является черная свадьба, — это рассказ Йосефа Опатошу, классика еврейской литературы на идише. Он родился и начинал свою литературную карьеру в Польше, но большую часть жизни прожил в США. А хасене афн бейсолем («Свадьба на кладбище») — так этот рассказ и называется.
И, наконец, самый информативный компендиум сведений о еврейском быте, о еврейской этнографии — Майне зихронес («Мои воспоминания»), книга воспоминаний Ехезкеля Котика. Она имеется в переводе на русский язык. Эта книга была написана в начале XX века, в 1912 году, но описывает жизнь на юго-западе Белоруссии в местечке Каменец-Литовский в 1840-х — начале 1850-х годов. Котик, в частности, рассказывает об ужасной эпидемии холеры, которая пришла в его родное местечко и переморила треть населения, и о том, как с ней безуспешно боролись. Среди прочего, евреи даже стали применять проверенные средства (то есть такие средства, к которым обращались уже много раз), например, устроили свадьбу немой калеки со слепым парнем. Опять мы видим — инвалиды; слепой и немая. Поставили на кладбище хупу, чтобы от них произошло доброе потомство.
Упоминает черную свадьбу в своей антропологической анкете и отец-основатель еврейской этнографии Шлойме-Залман Рапопорт, которого мы знаем под псевдонимом Семен Акимович Ан-ский. Как известно, в 1913 году Ан-ский создал монументальную этнографическую программу Дер Менч («Человек»), посвященную циклу жизни. В ней содержится более 2000 вопросов, освещающих всю жизнь человека, от зачатия до погребения, и в том числе есть вопросы о черной свадьбе. Вот они:
1318. Какие истории вы знаете о черных хупах, где они происходили?
1319. Знаете ли вы истории о хупах на кладбище как о сгуле? (Сгула переводится как «средство»; термином сгула обозначается некое суеверное средство или средство народной медицины для исправления какой-нибудь проблемы со здоровьем.) То есть, знаете ли вы о том, что бывает эта самая черная свадьба, шварце хупэ, и что она представляет собой сгулу — средство от эпидемии. Происходит ли это только во время эпидемии или также в других случаях? В каких?
Вот важный момент. Происходит ли это только во время эпидемий или еще в каких-то случаях? Данный вопрос означает, что основная цель черной свадьбы — избавление от эпидемии. Но бывали и другие бедствия — засуха, голод, неурожай, гонения, — избавлением от которых могла бы быть шварце хасене, шварце хупе. Впрочем, здесь нам остается лишь гадать; этот вопрос, возможно, предстоит выяснить собирателю-этнографу.
Вот мы уже приближаемся более-менее к ситуации, напоминающей современную. В XX веке появляются газетные и фотографические свидетельства о черных свадьбах. То есть из мира памяти, из мира фантазии, от не очень достоверных источников, от художественной литературы мы переходим в мир фотографий и газетных свидетельств. В XX веке издаются сборники, которые называются Мемер бихер или Сефер Изкор — книги памяти, поминовения. Для этого уроженцы восточно-европейского местечка собирают воспоминания, свидетельства, фотографии о своем родном городе, как правило, погибшем, исчезнувшем в пламени Холокоста. Такие книги издавались в больших количествах в Соединенных Штатах, в Канаде, в Израиле.
И вот, в Сефер Изкор местечка под названием Олыка (на идише — Олык), расположенного в Волынском полесье, есть упоминания о черной свадьбе. Более того, там приведена фотография черной свадьбы, которая была устроена в Олыке в 1918 году, во время эпидемии испанки.
И дальше собраны газетные свидетельства, которые время от времени мелькали в разных еврейских и нееврейских газетах и журналах. В 1866 году черные свадьбы зафиксированы в Черновцах (Буковина; ныне Украина), в 1870-м в Венгрии, в Киеве, в 1873-м опять в Киеве, в 1909 году в Иерусалиме и так далее. Появляется большое количество газетных свидетельств. Репортеры, естественно, реагируют на такую этническую экзотику — что-то там такое евреи странное делают. И в газетах разных стран — венгерских, немецких, английских — об этом пишут.
Натан Меир приводит свидетельства о черной свадьбе, которую устроили с большим размахом в 1922 году в Одессе, чтобы противодействовать эпидемии сыпного тифа. В какой-то момент этот обычай пересек океан, и в канадском городе Виннипег в 1919 году местная еврейская община устроила черную свадьбу. Собственно, в 1919 году испанка достигла Нового Света; понятно, каким образом. Кончилась Первая мировая война, и канадские солдаты, принимавшие в ней участие как подданные Британской империи, вернулись из Европы и привезли с собой испанку. Началось массовое, повальное заражение этим тяжелым гриппом с множеством смертей. Мы знаем, что испанка, вообще говоря, унесла больше жизней, чем Первая мировая война. И в далеком канадском городе Виннипеге местная еврейская община устроила черную свадьбу на еврейском кладбище, чтобы старыми средствами воспрепятствовать этой новой напасти.
Вот еще одна замечательная фотография — черная свадьба в Иерусалиме под стенами Старого города, в Кедронской долине на фоне Яд Авшалом, так называемой могилы Авессалома (на самом деле это какие-то эллинистические захоронения), там, где начинается знаменитое и почтенное еврейское кладбище на Масличной горе.
А Иерусалим страдал от множества разных заболеваний, было плохо с водоснабжением, с санитарией. В общем, это был старый неблагоустроенный город с плохой канализацией и водоснабжением. Соответственно, возникала масса болезней, в том числе холера. И холера 1909 года приводит к тому, что местная ашкеназская община, так называемый старый ишув (потомки тех, кто приехал в Иерусалим по религиозным основаниям), устраивает черную свадьбу на кладбище на Масличной горе у стен Старого города. Очень эффектная фотография.
Таким образом, существует определенный рубеж — начало XX века. И возвращается эта ситуация только в связи с коронавирусом.
Интересно, что память о черной свадьбе сохраняется в устных преданиях вплоть до нашего времени, до XXI века. В нулевых годах текущего столетия большая команда исследователей из Петербурга провела серию этнографических экспедиций на юго-западе Украины, в Винницкой и Одесской областях. Этот регион во время Второй мировой войны находился под румынской оккупацией. Там, конечно, было очень тяжело и плохо, но все-таки, в отличие от зоны германской оккупации, геноцид не носил тотального характера, и многие евреи выжили. Выжили у себя дома, в румынских гетто, мучились страшно, но все-таки выжили. Соответственно, это был чуть ли не единственный регион на постсоветском пространстве, где сохранилось старожильческое еврейское население. Я, естественно, имею в виду не Среднюю Азию и Кавказ, а европейскую часть Советского Союза. Конечно, наш интерес к этому региону был совершенно очевиден. Память о традиционной еврейской жизни — именно не религиозной, а традиционной, этнографической — была достаточно свежа у наших информантов.
Вот несколько свидетельств. Запись 2005 года сделана в украинском городе Тульчине Винницкой области.
Информант: Значит, когда был мор, чума на детей, так они пришли тут, еврейское население, к раввину, спросили, что же это будет. И он сказал, значит, найти бедного парня и бедную девушку и на кладбище сделать а хипе (это хупа в том фонетическом варианте идиша, который существует на юго-западе Украины. — В. Д.). Чтобы не было больше вот этого мора. Ну и вроде бы это все отошло.
Собиратель: То есть делали хипе, да?
И: То есть они нашли бедного парня, нашли бедную девушку и сделали на свадьбу еще хипе, шатер, все как положено. И там, значит, раввин сделал им, и вроде бы прекратилось все.
С: А почему для бедных и на кладбище?
И: Вот это вопрос (то есть объяснения нет).
С: Ну так всегда раньше делали?
И: Ну да, бедные есть бедные. Вы должны знать, и на сегодняшний день — оно тоже то же самое.
То есть бедные всегда были и теперь есть, и ими можно распорядиться, видимо, для общественной пользы.
И второе свидетельство, тоже из Тульчина, но другой информант.
И: У моей мамы было хипе. Было очень… а тогда болели, так на кладбище. Чтобы не болеть, мама моя… чтобы не болеть, так сказали, чтобы хипе делать на кладбище, на еврейском. Да. Потому что тогда сильно люди болели, и очень ее просили.
С: А мама была из семьи или сирота была?
И: Бедные, очень бедные. Он был сирота (в смысле — жених. Мама была просто из очень бедной семьи, а жених был сирота. — В. Д.).
Мы видим, что люди соглашаются участвовать в этом обряде, потому что они получают вспомоществование от общины. Не обязательно уроды, инвалиды или идиоты, а просто люди социально слабые. Поразительно, что есть живые свидетельства в XXI веке. Наши информанты — люди пожилые, за 70. Это значит, что их родители или те, кто им рассказывал, вступали в брак в начале XX века. И речь идет как раз о тех эпидемиях.
Интересно, что после того, как в сети замелькали сообщения о черной свадьбе в Бней-Браке, которую устроила ешива «Поневеж», в фейсбуке многие люди, в том числе не очень старые, написали, что слышали об этом обычае от своих старших родственников, от дедушек, бабушек, прабабушек, прадедушек. И эти самые бабушки и прабабушки становились свидетелями черной свадьбы в своем детстве — в эпоху Гражданской войны, тифа и испанки.
Вот два свидетельства из сети:
1. Папа это видел, когда был мальчиком, и мне рассказывал. Это было в Любавичах (Могилевская губерния, ныне Смоленская область Российской Федерации). Он был у дедушки. Папа говорил, что на всю жизнь сохранил ужас от этого мероприятия.
2. Но черную хупу практиковали еще в 1921 году в Минске во время тифа. Мой дед то ли видел, то ли слышал от старших, но был напуган изрядно. А я был напуган его рассказом лет в 11–12.
То есть настолько сильное впечатление, что оно, как некий ужас, передается из поколения в поколение.
Надо сказать, что избавление от холеры с помощью черной свадьбы было далеко не единственной сгулой, не единственным суеверным средством, которое было принято для избавления от эпидемии. Таких свидетельств у нас много. В частности, Котик называет черную свадьбу лишь одним из средств в длинном ряду подобных мероприятий. Не буду сейчас зачитывать этот слайд, но там подробно перечислены разные суеверные средства, которые применялись наряду с черной свадьбой, и приведен этнографический комментарий к этим свидетельствам.
Богров тоже рассказывает, что кроме черной свадьбы были и другие средства, которыми пытались бороться с холерой. Не могу не остановиться на одном из самых забавных. Речь идет о фольклорном сюжете, хотя Богров приводит этот сюжет как реальную историю. Но в своих записках, которые опубликованы в 70-х годах XIX века, Богров свидетельствует о своем детстве, которое пришлось на 30–40-е годы XIX века. А я тот же самый сюжет записывал в начале 2000-х годов, стало быть, речь идет об устойчивом фольклорном сюжете.
Сюжет такой: на кладбище работает сторож. На еврейском кладбище всегда есть сторож, который следит за порядком, и он, конечно, не еврей. Потому что кладбище — место ритуально нечистое, а сторож находится постоянно при кладбище. Это, как правило, очень специфическая, потомственная, наследственная работа. У сторожа есть домик, в котором он живет, рядом с воротами еврейского кладбища, из поколения в поколение. И дед там был сторожем, и отец сторожем. Он пасет своих коз на еврейском кладбище, это его, так сказать, дополнительный источник дохода. И вот община договаривается с этим самым сторожем, что, когда умрет очередной несчастный (а ждать долго не придется — эпидемия) и его тело понесут на кладбище, то сторож будет стоять в воротах и страшным голосом кричать: «Уносите этого покойника! Хоронить негде, кладбище переполнено, пошли все вон!» Но получилось не совсем так, как договаривались. Сторожу заплатили вперед, а он выпил лишку. Об этом пишет Богров в своих «Записках еврея».
— Вы куда ломитесь, канальи? — заревел он на гробовщиков.
— Мертвого несем, — ответили ему.
— Врешь! Какого мертвого? — спохватился солдат, вспомнив смутно что-то из выученной роли.
— Еврея.
— Жида? Тащи его, братцы! Места достаточно, на всех жидов хватит.
Таким образом, он не справился с той ролью, которую должен был сыграть. Имелось в виду, что раз кладбище переполнено — смерть пойдет в другое место, где, наверно, еще есть свободные места. А сторож напился и сказал: «Тащите-тащите, у нас тут место есть, всех закопаем». Этот фольклорный сюжет есть и в мемуарах Ехезкеля Котика (еще раз говорю — очень авторитетный источник) и в наших полевых записях. Речь, конечно, идет не столько о суеверном средстве, сколько о бытовании сюжета с черной свадьбой в фольклоре.
Теперь, после множества разнообразных свидетельств, наконец, пришло время поискать разумное объяснение происхождению этого странного обряда. Генезис этого обряда, на мой взгляд, лежит в плоскости истории взаимоотношений евреев с умершими, с кладбищем. Кладбище — это, безусловно, святыня; одно из названий кладбища на идише — эйлик орт («святое место»). Однако это место ритуально нечистое — такова библейская логика отношения к мертвым.
С одной стороны, существует культ мертвых, который естественен для евреев, проживающих в христианской Европе, где есть культ мощей, культ кладбищ и так далее. С другой стороны, сохраняются старые библейские представления о ритуальной нечистоте кладбищ, мест захоронений. Это создает некоторую напряженность, амбивалентность в отношениях с кладбищами.
Вот что можно об этом сказать. Еще Дюркгейм, отец европейской социологии, в своих исследованиях религии пишет, что мы (человеческое общество) можем почитать любую святыню двумя способами. Либо активным ее — святыни — посещением, это называется паломничеством. Либо ее — святыни — активным избеганием; мы подчеркиваем святость места тем, что не посещаем его.
К примеру, в Иерусалимском храме имелась система дворов, и, чем выше была святость соответствующей зоны, тем меньше людей имело право туда войти. И была Святая Святых, куда мог приходить первосвященник один раз в год в Судный день. И все, один человек раз в год. Самая концентрация святости подразумевала, что это место посещать нельзя. Собственно говоря, то же самое можно увидеть и в церкви. Есть наиболее важная часть в церкви — алтарная зона, миряне туда не могут заходить, а священники могут. То есть, мы подчеркиваем значимость алтаря тем, что мы туда не ходим. Еврейское кладбище — это такая святыня, куда не ходят. На вопрос, когда еврей должен ходить на кладбище и навещать родные могилы, правильный ответ: никогда.
Пока у человека живы оба родителя, ему просто запрещено — таков распространенный обычай — ходить на кладбище, а когда он это право печальное приобретает, то посещает кладбище обычно не чаще раза в год. Я сейчас говорю о людях традиции, не о современных людях. Не чаще раза в год, в каждой общине для этого установлены свои сроки. Если мы говорим про Украину, то это месяц элуль, перед осенними праздниками. В Беларуси или, например, на Кавказе, это Тишебов (9 ава, день поста в память о разрушении Иерусалимского храма). Есть другие какие-то варианты. В общем, есть условленное время, когда можно приходить на кладбище.
Но помимо этого редкого урочного повода, печальная необходимость появиться на кладбище возникает, когда у человека происходят большие неприятности. Тогда человек приходит на могилу к своим родным. Болезнь в семье, опасность, выгнали с работы, иссякли деньги, заболел ребенок, еще что-то случилось — тогда человек приходит на могилу отца, матери, деда (если знает, где дед похоронен, это не всегда бывает). Он просит прощения у покойного за то, что вынужден его беспокоить, но умоляет его поспешить и попросить у Всевышнего заступничества за своих родственников. Так что единственная надобность, ради которой можно прийти на кладбище — это попросить покойного о содействии, предварительно извинившись за беспокойство и за причиненные, так сказать, неудобства.
Именно поэтому во многих украинских общинах принято посещать кладбища перед Новым годом (Рош ѓа-Шана) и Судным днем (Йом Кипур), так как осенние праздники — это такая регулярная запланированная неприятность, в том смысле, что человеческую судьбу заносят в Книгу жизни. И чтобы приговор был хороший, а не плохой, надо в это время просить о заступничестве.
Это одна сторона вещей. Вторая сторона вещей — свадьба. Не черная свадьба, а обычная. Широко распространенной практикой является приглашение умерших на свадьбу. Я записывал интервью с человеком, который женился в 60-х годах прошлого века и по настоянию матери пригласил к себе на свадьбу своего покойного отца. И это не седая старина и не древность. Это было в городе Шаргороде Винницкой области, в Украине.
Значит, сирота точно так же приходит на могилу покойного отца или матери, и просит душу умершего присутствовать на его свадьбе. То есть мертвый может участвовать в радости живых, может присоединиться к общему веселью, и это даже хорошо и правильно.
Если мы сложим эти два обстоятельства, то становится ясно, что такое черная свадьба. Вот есть община — совокупность евреев, живущих в каком-то городе. Есть бедствие, которое касается всех — холера или испанка. Все находятся под угрозой, все могут заболеть и умереть, всем страшно. Это не личная проблема. На кладбище похоронены те, кого мы знаем — наши собственные предки, и те, кого мы не знаем. Именно из-за того, что кладбище посещают редко, оно довольно быстро разрушается, зарастает лесом. Никто уже не помнит, кто похоронен в могилах столетней давности, и, соответственно, никто их не посещает. Кладбище зарастает лесом, кустами, плющом, ежевикой, в общем, джунгли. Так было всегда. Мы знаем, что там похоронены совокупно наши предки, все наши предки, все наши деды, прадеды, прапрадеды. Мы не знаем их лично, но все ныне живущие в этом городе — потомки всех тех, а старые еврейские некрополи могут насчитывать и триста, и четыреста лет. Сохранились еще кладбища, где старые захоронения относятся к XVI веку.
И там похоронены все наши предки. Мы устраиваем свадьбу прямо у них дома, потому что кладбище — это дом мертвых, город мертвых, они там живут, там их обиталище. Это не свадьба одной семьи, тем более, что какая уж там семья — нищий, инвалид, сирота, у него и семьи-то нету. В данном случае свадьбу устраивает вся община, она вкладывается в угощение, в веселье, в музыкантов, в обеспечение жениха и невесты, это дело всей общины. Все потомки празднуют свадьбу в чаемом присутствии всех своих предков — тех, кого они знают, и тех, кого они уже давно забыли. Все, кто когда-либо умер и похоронен на этом кладбище, оказываются гостями на этой свадьбе. Теперь они все, как честные люди, оказываются ходатаями за всю общину целиком перед Всевышним. И это уже коллективная просьба — не моего личного дедушки, не моей бабушки покойной, а всех, кто там лежит многие сотни лет. Они должны теперь как честные люди воззвать к Всевышнему и просить о заступничестве от общей беды, которая касается всех их потомков. В этом, собственно, и заключается механизм черной свадьбы.
Это не просто моя реконструкция, хотя она мне кажется достаточно убедительной. Тому есть прямое свидетельство, в том числе и в высказываниях наших информантов.
Вот фрагмент интервью, записанного в 2008 году в городе Могилеве-Подольском:
Информант: Было такое, поскольку я помню. Не то, что я была уже взрослая, но я была еще ребенком, но я помню, что была эпидемия черной оспы. Очень много болели этой оспой. Так ходили на кладбище и поставили а хипе (то есть хупу. — В. Д.), вот. И просили Бога, и просили умерших, чтобы они помогли, чтобы не было этой эпидемии. Это я такое слышала.
(Интервью взято у очень пожилого человека, которому в 2008 году было под 90 лет; соответственно, речь идет о 1920-х годах.)
Собиратель: А кто женился, хупу ставили кому?
И: Я не знаю. (То есть человек сам помнит, воспоминания касаются очень раннего детства.)
С: А почему на кладбище, как объясняли?
И: Ну, самое святое место, самое близкое к Богу считается, я так понимаю.
«И просили Бога, и просили умерших». В этом интервью прямо сказано, для чего устраивают такую странную свадьбу — чтобы избавиться от эпидемии. И вот возникла снова страшная пандемия, коронавирус, который всех сильно напугал, и сразу вернулись эти архаические практики.
Закончу я тем, с чего начал. Поживешь — до всего доживешь. Иногда доживешь до чего-нибудь очень печального, до чего и доживать бы не хотелось. Ну что ж делать… Всякий опыт бывает познавательным.
Материалы для дополнительного чтения:
В. Дымшиц. Свадьба на кладбище
С.В.Алльберг. Свадебный обряд евреев в Российской империи в конце XIX — 30-х гг. XX в.
В разгар коронавируса: в Израиле сыграли свадьбу на кладбище
Kafrissen R. Plague Weddings
Все эпизоды сериала:
Семен Якерсон. Киевское письмо. Первое упоминание Киева — на иврите?
Павел Мачейко. Еретики в Подолии. Евреи признали кровавый навет?
Йонатан Меир. Убийство в Лемберге. Зачем евреи отравили раввина?
Йонатан Меир. Херсонская гениза. Письма Бешта — фейк?
Валерий Дымшиц. Черная свадьба. Зачем евреи женятся на кладбище?
