Как Уильям Гибсон удерживает свою фантастику в реальности. Часть вторая
Джошуа Ротман
«Агентство» — это продолжение предыдущего романа Гибсона «Периферийные устройства», вышедшего в 2014 году. Сейчас по «Устройствам» снимают сериал для Амазона, где исполнительными продюсерами выступают создатели «Западного мира». Во время написания «Периферийных устройств» Гибсон сумел внушить себе веру в реальность проходящего происходящего прямо сейчас, вялотекущего апокалипсиса под названием «джекпот». Персонаж описывает джекпот как «это не было какое-то одно событие… …Скорее климат». Мир погружается в него постепенно, по мере того, как все плохое, чего мы боимся — повышение уровня океанов, неурожаи, стойкие к воздействию лекарств болезни, ресурсные войны и т.д. — происходит, здесь и сейчас, в разной степени, большую часть двадцать первого столетия, в сумме давая «антропогенный, общесистемный, комплексный трындец». Это гибсоновоский апокалипсис: конец мира уже здесь, он просто не очень равномерно распределен. Одна из персонажей не знает, как реагировать на джекпот: «То ли страшно настолько, что хоть иди вешайся, то ли как я и раньше думала».
«Мне было сложно это написать», — говорил Гибсон. — «Я не мог по-настоящему об этом задумываться. Мне просто нужно было добраться до точки, где я смогу очень быстро об этом написать. Потом я посмотрел на результат и это было просто… Я впервые признался себе в происходящем».
После «Устройств» он не ожидал, что придется пересматривать всемирный К.Д. (коэффициент долбанутости). «Потом я увидел Трампа, спускающегося по эскалатору, чтобы объявить о своем участии в президентских выборах», — сказал он, — «забибикали все мои модули сценариев — “глубокая задница, глубокая задница”, такого рода сигналы. Я сказал себе: “Не, этого не произойдет”. Но затем, когда Британия проголосовала “да” на референдуме Брекзита, я подумал: “Твою мать, если это могло произойти в СК, значит СШ могут выбрать Трампа”. Потом это произошло и я больше не мог писать книгу. Я бы не назвал это писательским блоком — блок, вроде как, штука естественная. Здесь было нечто иное».
В Гибсоне ощущается мягкая озадаченность и любопытство. Он не пишет антиутопии, он пытается заметить изменение в рассеянном, ровном свете. «Время от времени — и могу поспорить, что со многими людьми это происходят, но они об этом не говорят — у меня появляется уникальный для моей жизни опыт, вроде “Это настолько плохо — неужели, это и правда происходит?”», — говорит он, смеясь. — «Потому что все выглядит действительно ужасающе. Если бы мы наблюдали только за крахом демократии в США — это уже хреново. Но если мы смотрим за крахом демократии в США в контексте нашего провала сделать хоть что-нибудь с глобальным потеплением в следующие десять лет… Я не знаю». По орлиному взгромоздившись на барный стул, он обвел рукой бистро. — «Я, вроде как, оказался не у стола».
На фотографиях Гибсона обычно изображают в темных комнатах, окруженного кабелями и приборами — пророк в кибер-пещере. На самом деле он провел свою писательскую жизнь в пригороде Ванкувера, переезжая из одного милого домика в еще более милый. Просторный, залитый солнцем дом, где он с Деборой живет сейчас, расположен в районе Шейонесси, существующем с начала двадцатого столетия. Множество окон этого дома выходят на ослепительную зелень. Четверть миллиона подписчиков в твиттере привыкли к фото поразительно крупного кота Бигглза, обитающего в библиотеке, где Гибсон чаще всего пишет. На фотографии на каминной полке в гостиной сын Гибсона — Грэм, в очках-авиатора и военной куртке. Рядом висит на стере рисунок их дочери Клэр. Когда я бродил по первому этажу, то сумел найти только один футуристический предмет: маленький цилиндр из алюминия и стекла, подсвеченный теплыми светодиодами. Оказалось, что эта масляная лампа — беспроводная колонка, подаренная Гибсону Юном Рекимото, Джони Айвом версии Сони.
Гибсон отчетливо американского воспитания. Он родился в 1948 году и, по его словам, первыми его воспоминаниями была ферма в Теннесси. Там жила его семья, пока отец семейства Уильям Форд Гибсон мл. (наш Гибсон — Уильям Форд Гибсон III), служивший прорабом, занимался постройкой жилища для рабочих в Ок-Риджской национальной лаборатории. Позже они поселились в модульном доме красного кирпича в пригородном стиле Левиттауна в Северной Каролине. «А потом мы переселились в дом неподалеку от Вирджиния-Бич, и пока мы там жили мой отец умер», — говорит Гибсон. — «В деловой поездке, от удушья, до появления приема Хеймлиха. Если бы кто-то знал, как правильно его сдавить, он, типа, мог выжить». — Он сделал паузу. — «Кажется, мне было семь».
Гибсон и его мать, Отей, вернулись в Уайтевилл, в Вирджинии — маленький город в Аппалачи, где выросли его родители. Они поселились в доме, поколениями принадлежавшем семье матери. «До этого я смотрел ТВ в пригороде», — сказал Гибсон. — «В окне я могу увидеть, что это современный мир. А потом я приехал в место, которое, во многом, выглядело как начало двадцатого века». В Уайтевилле люди вспоминали о временах до музыкальных записей, мужчины пахали землю с помощью мулов. Середина двадцатого века просачивалась, как свет сквозь жалюзи. «Я уверен, что именно опыт того, что ощущалось как внезапное изгнание в нечто, напоминающее прошлое, запустил мои отношения с научной фантастикой», — написал Гибсон.
Будучи тихим ребенком и без отца, Гибсон часто оставался один. Как-то раз он пробрался сквозь окно в заброшенный дом и нашел календарь времен Второй мировой войны. В каждом месяце были разные фотографии боевых самолетов — элегантных машин, пожелтевших от времени. В тоже время, в книжном киоске на автобусной станции, он покупал нф-романы Г. Уэллса, Роберта Хайнлайна, Рея Брэдбери и других. Он заметил, что их истории тоже предполагали существование историй — настоящих, которые переосмысливались (имперский миф и американский запад), или историй будущего, которые вряд ли осуществятся (мировое правительство, человеческое братство). В Уайтевилле у людей были книги вроде «Проигранного дела», энциклопедического описания Гражданской войны, опубликованного в 1866 году, где рабство описывалось, как нечто хорошее. «Я стал человеком, разбирающим прошлое, где оказался, на части, чтобы сориентироваться, или, может, умерить тоску», — сказал мне Гибсон.
Его мать была начитанной и прогрессивной женщиной. Она помогла отрыть в Уайтевилле библиотеку. Но она принялась волноваться, когда Гибсон начал развиваться в то, что он называет «лавкрафтовской личностью» — «интровертной, гиперкнижной». С его согласия она отправила Уилла в школу-пансион для мальчиков в Аризоне. Гибсон «заспанный и моргающий» был извлечен из своей комнаты, прибыл в пансион в 15 лет, начал встречаться с девушкой и читать битников. Осенью выпускного класса, когда ему было семнадцать, умерла его мать.
«Инсульт, скорей всего», — говорил он. — «Я не уверен. Она упала замертво, когда куда-то шла — в те дни, если немолодой человек умирал, никто не делал вскрытия». Во время полета домой Гибсон пытался осмыслить произошедшее. Будучи ребенком, после смерти отца, он боялся — как он считал, иррационально — что его мать тоже может умереть. А теперь она умерла. Годы спустя он придет к выводу, что получил «двойную травму». В тот момент он укрылся в странной мысли: во всяком случае, он избавил ее от беспокойства, связанного с наблюдением за тем, как он пытается стать писателем.
Наследство матери обеспечило его исчезающе малым доходом. Вместо окончания старших классов, он сел на автобус в Торонто. Ночь он проспал на улице, а затем устроился на работу в кальянный магазин, где мог спать на полу. Гибсон неохотно говорит о тех временах: «У меня тогда не все винтики были», — сказал он, но его показывают в документальном фильме CBC 1967 года, где представляют как «Билла, настоящего хиппи», прогуливающегося по местной версии Хейт-Эшбери. (Ему заплатили пятьсот долларов за роль гида-псевдоантрополога: «Сообщество хиппи базируется, преимущественно, вокруг любопытного слова “любовь”», — объясняет он в фильме.) Когда ему исполнилось двадцать, он получил школьный диплом в Вашингтоне. Он сообщил вьетнамской призывной комиссии о своем местонахождении, но его так и не призвали. Вместо этого он изучал руины шестидесятых, читая Пинчона и Борхеса, посещая панк-концерты. Вернувшись в Торонто, он поступил на филологический факультет и встретил Дебору, бывшую манекенщицу. Они переехали в Ванкувер, ее родной город. Некоторое время он сводил концы, работая сборщиком старинных изделий, покупал в комиссионках недооцененные вещи — антикварные игрушки, лампы ар деко, хромированные пепельницы — и перепродавал их дилерам. Описывая будущее в своем третьем романе «Мона Лиза Овердрайв» (1988), он, должно быть, вспоминал этот период: «У мира никогда ещё не было так много движущихся частей и так мало этикеток для них» (пер. А. Комаринец).
