Как Уильям Гибсон удерживает свою фантастику в реальности. Часть четвертая
Джошуа Ротман
«Сильно льет», — сказал Гибсон, когда я приехал. — «К счастью, у меня есть идеальная куртка для вас». Пока он писал «Виртуальный свет» и его продолжения, он научился обуздывать свои одержимости — одежда и ее семиотическая история среди них.
В доме он снял с меня рабочую куртку и вручил недавнюю копию пуховика Эдди Бауэра — скайлайнер 1936 года: предтеча летного костюма В-6, который носили летчики во время Второй мировой. Он был бежевым и свободного покроя, прошитый ромбами нейлон был достаточно жестким, чтобы пуховик можно было поставить.
Когда я его надел, пуховик сделал меня на четыре дюйма шире. Гибсон натянул темный футуристичный панцирь , в стиле технониндзя, сделанный из какого-то текучего матового материала от Акронима, ателье, расположенного в Берлине.
«Одежда должна подходить работе», — сказал он.
Мы вышли в покрытый зеленью двор и достали восьмифутовую лестницу из гаража. Мы осторожно пронесли ее сквозь дом и поднялись по извилистой центральной лестнице. Рост Гибсона позволял ему свободно открыть люк на чердак. Я наблюдал, как его розовые чаки исчезают в дыре. Когда я поднялся, то увидел его в свете небольшого оконца, грациозно балансирующим на балке с наполненным водой ведром.
«Спасибо вам большое», — сказал он, передавая мне ведро.
Как оказалось, в шкафу в комнате у прихожей хранилась коллекция Акронима. (Гибсон дружит с сооснователем и дизайнером Акронима, Эрролсоном Хью, и некоторое время служил консультантом в создании Arc’teryx Veilance — футуристичной, а может лишь соответствующую настоящему, линии верхней одежды, которую помогал разрабатывать Хью.) Я давний поклонник Акронима — у меня нет их одежды, но мне бы хотелось — и мне было интересно посмотреть на куртки, обеспечивающие повышенный, даже фантастический уровень функциональности. «Эту штуку Эрролсон называет “молнией побега”», — сказал Гибсон, указывая на необычную молнию на плече куртки, и демонстрируя, как она позволяет мгновенно снять куртку. Рядом висел плащ, длинный, неопределенно серо-зеленого цвета, он выглядел искушающе зловещим — самый киберпанковый предмет, что я видел в доме Гибсона. «Это та странная мембрана, которую делает Gore-Tex», — сказал он и потер между пальцами ткань, похожую на кожу с одной стороны и синтетическую с другой. — «Эрролсон дал мне ее, когда у них еще не было названия. Я пытался его придумать…»
«Таким я представлял плащ, который носил тот страшный киллер во “Всех вечеринках завтрашнего дня”», — сказал я.
«О, страшный киллер, да!» — сказал Гибсон. — «Мне очень нравится этот плащ, но его тяжело носить. Он почти слишком эффективный. Поглощает слишком много света». Ему нравится носить будущее, но он боится полного косплея.
Довольный, Гибсон возвращает плащ в шкаф. Бигглз наблюдает с лестничной площадки, как мы несем лестницу и ведро вниз по ступеням. Техно-ткань и текущая крыша: настоящее будущее.
Боялся ли Гибсон того, что скрывает будущее? Как все мы он живет в настоящем и ожидает завтрашнего дня. К концу девяностых он занялся пилатесом и бросил курить. Клэр живет неподалеку, как и Грэм, у которого аутизм и подобное савантам умение играть на сотнях музыкальных инструментов. Гибсон и Дебора помогли ему построить спокойную жизнь. (Гибсон заходит в гости каждый день и часто делится фотографиями птиц, которые сделал Грэм, в твиттере.)
У него была причина беспокоиться о поднимающемся К.Д. Но он сумел удержать это беспокойство в писательской части своей жизни. «Билл всегда умел захлопнуть дверь в своей голове», — сказал один из старейших друзей Гибсона, Джек Уомак. Уомак тоже с Юга — он из Лексингтона, Кентукки — и тоже научно-фантастический писатель. Десятилетиями Гибсон присылал свои черновики Уомаку, живущему в Нью-Йорке, каждые несколько дней — сначала по факсу, в последние годы по электронной почте. «Он всегда мне казался человеком, который все взвешивает, прежде чем принимает решение», — продолжил Уомак. — «Не параноик, не подозрительный. Просто хороший игрок в покер». По словам Уомака, чтобы писать нф в близком будущем, нужна «отстраненность». Это как жить во время Холодной войны и знать о бомбе.
И все-таки, на сломе столетия, казалось, что Гибсона уже не удовлетворяла отстраненность. Когда были закончены «Все вечеринки завтрашнего дня», «мне стало грустно», — скал он. — «Не от того, какой получилась книга, но было что-то в самом опыте… Начинало казаться, будто я делаю нечто, принадлежащее предыдущей эпохе». Он задумался не начала ли научная фантастика, как жанр, желтеть с возрастом. Он определенно старел: в пятьдесят она начал когнитивно-поведенческую терапию, надеясь разобраться с подавленным опытом детства. Тем временем, сказал он — «вещи изменились. Мир за окном начинал выглядеть значительно более странным для меня, чем тот, который я представлял в будущем своих книг».
Не уверенный, куда двигаться, Гибсон стал выжидать. Он часто летал в Лондон, работая над сценарием для «Нейроманта», по которому собирались снимать фильм. Он проводил время на eBay — первый сайт, который казался ему реальным местом, возможно потому что был полон другими людьми и их барахлом. Через eBay он нашел форум любителей часов, где научился разбираться в военных часах. Он узнал о складе в Египте, откуда можно было заказать вышедшие из производства детали Omega. Чтобы получить членство форума, он добыл специальный ремешок для часов, G10, который изначально изготавливали в 70-х и с тех пор он стал очень редким. (Его версия, известная как натовский ремешок, сейчас очень популярна среди мужчин, следящих за модой.) Гибсон заметил, что люди с доступом к неограниченной информации могут выработать иллюзию всезнания. На форуме он вступил в несколько политических дебатов. Он чувствовал, как К.Д. ползет вверх.
Наступление онлайнового мира, думал он, меняет физический. В прошлом выход в онлайн ощущался будто поход куда-то. Теперь пребывание в онлайне было умолчанием: он был Здесь, в то время как те неудобные зоны «нет сигнала», были Там. Проверка своего банковского счета в Ванкувере из лос-анджелеского банкомата внезапно показалось ему жутковатой. Не важно, где ты был в географическом пространстве, в цифровом ты был в том же месте. Казалось, будто киберпространство выворачивается — поглощая мир, который его когда-то окружал.
В Японии он узнал слово отаку, описывающее людей одержимых узкими интересами. Он видел, что интернет позволял каждому выработать некие отаку-одержимости — телевидением, кофе, кедами, оружием. Сама возможность подобного знания покрывала мир подобно маскировочной сетке. Физический объект был также объектом поиска: эспрессо перестал быть только эспрессо, еще это странички в интернете о пенке, честной торговле, способах жарки, видах зерен. Вещи были текстами, реальность аугментировалась. Стратеги брэндов пересматривали свои знания о предметах, чтобы сделать их более желанными. И компании, места, президентов, войны и людей могли подвергать выгодному ребрендингу, словно сам мир стало можно перепрограммировать. Гибсону казалось, что это постоянное перепрограммирование, ставшее главной движущей силой экономической жизни, пропитывало текущую эпоху чувством — чем-то вроде апатии, или джет-лага, или потери.
Его поражала внезапность, с которой может быть переписан мировой код. «Я сидел внизу, в своем подвальном кабинете, я был на сайте часов, где проводил много времени», — вспоминал Гибсон. — «Кто-то с Восточного берега запостил “Самолет врезался во Всемирный торговый центр”. Я погуглил — ничего не было. Я пошел за кофе. И когда вернулся, там был второй пост под первым: “Врезался второй самолет. Это не случайная авария”.» Атака переписала наши ожидания. Она моментально сделала жизнь страшней. Еще она, похоже, отрегулировала время, по которому жил мир. С тех пор события будут развиваться быстрей. Больше не будет экрана — только локомотив.
«Распознавание образов» и его продолжения «Страна призраков» (2007) и «Нулевое досье» (2010) «помещены в мир, отвечающий буквально каждому критерию научной фантастики, и так уж вышло, что это наш мир», — говорил Гибсон. «У нас нет будущего», — заключает один персонаж. — «Не в том смысле, в котором оно было у наших предков, или они думали, что было». Подобные «полностью вообразимые культурные будущие» были возможны только, когда «”сейчас” было куда продолжительней»:
Наши прадедушки могли спрогнозировать мир будущего, исходя из того, как выглядело их настоящее. Но сейчас все изменилось. Развернутые социальные прогнозы — это для нас недоступная роскошь; наше настоящее стало слишком кратким, слишком подвижным, и прогнозы на нем не могут устоять… …Мы не ведаем будущего, мы только оцениваем риск. Прокручиваем различные сценарии. Занимаемся распознаванием образов.
(пер. Н. Красников)
В гиперсвязанном мире образы могут повторяться в различных идиомах. Одинаковая рябь бежит по Азии и Европе, искусство и технология, война и телевидение. Даже охота на террористов и охота на новые идеи связаны. В «Нулевом досье» стратеги моды следят за дизайнером-затворником, джинсового отаку — и сталкиваются с параллельными миром нелегальной торговли оружием. Тайны «это корень новых идей» объясняет один персонаж, так что сегодняшняя новизна проистекает из современных секретов: выдачи преступников, секретные операции, Гуантанамо, Prism. На то, что музыканты одеваются как солдаты, есть причина. Искусство стало тактическим. Культура и контртеррор — зеркальные миры.
«Билл переживал по поводу “Распознавания образов”», — рассказал мне Уомак. Гибсон не знал, как люди отреагируют на его нф в настоящем. Героиня романа Кейс Поллард не хакер, она занимается стратегией брэндов. Ее нанимает маркетинговое аналитическое агентство для коммерческого исследовательского проекта. Она не проносится по цифровому пространству, вместо этого она, пострадав от «слишком долгого и тесного контакта с реакторной зоной генераторов современной моды» (здесь и далее «Распознавание» в пер. Н. Красникова), она практикует своего рода семиотическую гигиену, одеваясь только в «ПК» или «Прикиды Кейс», которые могут быть только «черными, белыми или серыми» и чтобы их было «невозможно датировать точнее, чем в интервале между 1945-м и 2000-м». Она особенно любит летную куртку МА-1 от База Риксона, японской компании, которая тщательно воспроизводит американскую военную одежду середины двадцатого столетия. (Все остальные куртки-пилоты — они повсюду на городских улицах во всем мире — ремиксы оригинала). МА-1 для «Распознавания образов» играет ту же роль, что кибердека для «Нейроманта»: она помогает Кейс пробираться сквозь мир, оставаясь «единственным представителем собственной школы аскетизма, несмотря на постоянную опасность превратиться в родоначальницу новомодного течения». Именно потому что это практически исторический артефакт — «настоящая вещь, не мода» — код куртки не может быть переписан. Это исходник.
Гибсону не стоило волноваться о романе — из него вырос культ. Баз Риксон — настоящая компания, базирующаяся в Токио. (Название взято от персонажа, которого играл Стив Маккуин, считающийся в Японии мужской иконой моды с особым статусом.) Политика компании в отношении военной-исторической точности запрещает ей создавать неаутентичную одежду — настоящие куртки-пилоты МА-1, изготовлявшиеся около двадцати лет, начиная с конца 50-х, были серовато-зелеными. И все же, после публикации «Распознавания образов», клиенты начали писать письма Риксону в надежде купить черную версию. В качестве исключения компания решила сотрудничать с Гибсоном и черные МА-1 в определенных кругах моментально стали иконическими. Сделанные из тщательно воссозданного нейлона середины прошлого столетия, они одновременно винтажные и футуристические. Сейчас существует линейка одежды в стиле милитари «Баз Риксон и Уильям Гибсон». Тем временем, через десять лет после «Распознавания образов», маркетинговое агентство K-HOLE, смоделированное по «Муравью» из романа, популяризировало философию моды Кейс в форме «нормокора», тренда — сперва предсказанного, а затем ставшего реальным — основанного на идее информированной, намеренной пустоты. Нормокора повлияла и на дизайн в общем, сформировав эстетику компаний вроде Everlane и Uniqlo. Граница между литературой и реальностью оказалась даже более размытой, чем думал Гибсон. Он сам переписал код.
В ранние годы Гибсона восхваляли за футуристическое развитие, казавшееся до странности правдоподобным: «фрактальный нож», чья кромка уходила в невидимость, «микрохолостяцкая» квартира в модифицированном гараже в Санта-Монике. Теперь полярность сменилась на противоположную. Сегодня, в твиттере, подписчики Гибсона обмениваются частицами настоящего, которое кажется правдоподобной научной фантастикой. Протестующие в Чили использовали лазерные указки, чтобы сбить полицейские дроны. Сталкер выследил японскую поп-звезду с помощью фотографии ее зрачка, откуда он извлек отраженный образ. (Повседневная жизнь тоже может быть гибсоновской: женщина, спускающаяся в метро в твидовом блейзере и камуфляжных парашютных штанах; дети, учащиеся танцевать в Фортните.) В «Агентстве» клиент отаку-кофейни смотрит без звука новости на чьем-то ноутбуке. «Если это не ураган ударивший по Хьюстону», — думает она, — «не землетрясение в Мехико, не другой ураган, разносящий Пуэрто-Рико, или худшие пожары в истории Калифорнии, значит это Эль-Камышлы». Роман еще не опубликован, но читатели с сигнальными экземплярами указали, что бои в Эль-Камышлы, городе на границе Турции и Сирии, уже происходят в реальности.
Вдохновленная Кейс Поллард, Эмили Сигал, одна из основательниц K-HOLE, создала в Берлине собственное консультирующее агентство по «альтернативному» брэндингу и прогнозированию трендов, под названием Немезис. Это просто, сказал она, попасть в ловушку, думая, что новые вещи должны быть совершенно новыми. Напротив, Гибсон часто «ищет нечто иное — вещи, которые не особенно новы, но внезапно оказываются особыми». Меняющийся мир может оказаться не чем-то совершенно ранее невиданным, но увиденным заново. «Стоит оказаться в позиции, где люди и корпорации считают, будто ты можешь предсказывать будущее, как ты видишь, какая же это чепуха», — продолжила она. — «Но интуиция существует на самом деле, а тексты и произведения искусства живут собственной жизнью, и временами кажется, будто и технология тоже. Может казаться, что ты видишь будущее. На самом деле ты просто участвуешь в истории».
В Ванкувере я договорился с подругой об ужине. Мы встретились в Гастауне, стильном старом районе города, и пошли на восток, в поиске ресторана, который она хотела попробовать. Прогулка тянулась и тянулась. Я вгляделся в номера домов и проконсультировался с телефоном, где голубая точка путешествовала сквозь координатную сеть. Я забыл, что Гибсон говорил об ужасах в канадском стиле, пока кто-то не прокатил мимо меня магазинную тележку. Мы были на месте: напротив ресторана, палаточного городок, сжавшийся в сумерках.
Вскоре Гибсон прибыл в Нью-Йорк. Мы пили кофе на углу Челси Маркет, неподалеку от лифтов с лого, поднимающимся к офису Youtube. Затем мы вошли в Artechouse, выставку высоких технологий, чтобы посмотреть на «Машину Галлюцинаций» — видеоинсталляцию Рефика Анадола, турецкого артиста. Инсталляция была разработана создавать глянцевый, насыщенный данными мегаполис: сгенерированные компьютером образы пульсировали и плыли по стенами и полу большой подземной комнаты, будто каждая поверхность была экраном. Вместо разговора — было невозможно беседовать под синтезированный саундтрек — люди постили со своих телефонов видео. В серо-зеленом МА-1 с черными рукавами — неисторическое, экспериментальное изделие — и шерстяной бейсболке, Гибсон прислонился к колоне, освещенный яркими, геометрическими образами, напоминающими созданное десятилетия назад киберпространство «Нейроманта». Через некоторое время изображения изменились: красочные слои пикселей размером с ладонь предлагали киберпространство пуантилистов эпохи нейронной сети. Гибсон сочувственно улыбнулся: было тяжело придумать визуальную метафору для цифрового мира.
Чтобы покинуть «Машину Галлюцинаций» надо было пересечь этаж ярких C.G.I. С кружащимися головами мы переместились к одной двери, затем другой, затем третьей, пока не нашли настоящий выход и не сбежали в лобби.
«Боже правый», — сказал Гибсон промаргиваясь. — «Эти киберковбои, они с этой хренью каждый день дело имеют!»
Нас окружили ретро-брэнды Челси Маркета — сыровар, лавка острых соусов — каждый с характерным дизайнерским языком. Неон, хром, шпон, историческая типографика — Нью-Йорк прошлого. Казалось, что мы выбрались из одного романа Уильяма Гибсона и вошли в другой.
«Куда нам идти?» — спросил Гибсон.
«Мне кажется, нам туда», — ответил я, указывая на продавца австралийских пирожков с мясом.
«Поверните не туда и окажетесь в штаб-квартире Youtube», — размышлял Гибсон. — «Вы никогда не выберетесь! Никогда! Думаете, Фейсбук плохой? Эти ютубовские мудаки — вот они действительно вам все перепохабят!»
Мы взяли такси, чтобы поужинать в Лаки Страйк — французское бистро в Сохо, которое любит Гибсон. На заднем сидении, сидя рядом с ним, я думал об удивительной нежности в его недавних романах: в «Агентстве» мужчина работает из дома, присматривая за ребенком, как это делал Гибсон. (В отличие от Гибсона он использует гарнитуру с телеприсутствием.) Когда-то, сказал мне Гибсон, существовала защитная мембрана, отделявшая его жизнь от работы. Он мог обдумывать свое профессиональное будущее, не обрисовывая свою жизнь, жизни своих детей. «Я никогда не хотел быть тем парнем, думающим о мире Безумного Макса», — сказал он. — «У меня были защитные механизмы… Это отрицание, такой вид отрицания. Но отрицания может быть спасительной вещью в определенной жизни, в определенные времена. Каким образом можно пережить это? Какая-то часть тебя просто говорит “Этого не происходит”». Мембрана, продолжил он, «по которой я очень, очень скучаю, на самом деле держалась вплоть до победы Трампа. И я проснулся и она исчезла, чем бы она ни была. Она просто исчезла и так и не вернулась».
За ужином к нам присоединился Джек Уомак. Ресторан был шумным и тускло освещенным, столы и кресло артистично дешевыми, особые блюда записаны на зеркалах белым маркером. Привлекательные выпивающие, одетые в черное, подняли бокалы. За нашим угловым столом разговор свернул к джекпоту.
«Что мне кажется самым тревожащим», — сказал Гибсон, — «что в нескольких случаях, когда я пытался представить, каким будет настрой, у меня не получалось. Даже если нам привалит абсолютно волшебная удача и Брекзит с Трампом и всем остальным закончатся максимально хорошим итогом, климат все равно будет меняться. И поскольку эти перемены снова и снова демонстрируют интенсивность и устойчивость… Я пытаюсь представить настрой и мой разум замирает. Это очень мрачное ощущение». — Он сделал паузу. — «Лично я пытаюсь с этим смириться. И я начинаю подозревать, что может быть я не сумею».
Уомак кивнул. «Моей дочери шестнадцать с половиной», — сказал он. — «Через шестьдесят лет ей будет семьдесят шесть. Я понятия не имею, каким будет физический мир в то время. Какими будут изменения».
«Это нечто абсолютно новое», — сказал Гибсон. — «По-настоящему новая вещь». Он посмотрел в другую сторону, в зал. Заиграла новая песня. Белый свет скользил по зеркалам. Юная женщина в круглых очках откинулась в кресле. Внезапно я почувствовал, что всем мы жили в прошлом.
