Масада и мифология современного Израиля
Сериал Земля раскопок (сезон 2, серия 10)
Проект «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай
Ведущая: журналист Эфрат Шапира-Розенберг
Гость: Гай Штибель — преподаватель Отделения археологии и культур древнего Ближнего Востока Тель-Авивского Университета, руководитель археологической экспедиции в Масаде.
Эфрат Шапира-Розенберг (Э. Ш.-Р.): Добро пожаловать в новый выпуск программы «Земля раскопок: беседы об израильской археологии». Этот сезон посвящён периоду Второго храма, и сейчас, когда мы приближаемся к концу сезона, мы завершаем и историю самого Второго храма. В 66 году н. э. разразилось Великое восстание против римлян, драматически завершившееся в жаркое лето 70 года сожжением Храма и разрушением Иерусалима. После разрушения Храма Тит привёз храмовую утварь и пленных из Иерусалима и провёл их по Риму в известном параде победы, который возвестил конец войны. Но на горе, находящейся на краю пустыни, на берегу самого низко расположенного в мире моря, изолированной и превращённой в крепость, жизнь продолжается, будто в параллельной реальности. Сюда стекаются все, кому тяжело принять новую политическую и государственную действительность: здесь можно найти людей, которые хотят восстановить разрушенное настоящее, потерявших надежду, и тех, кому нечего терять, фанатиков и маргиналов, которые точат мечи, и тех, кто ждёт Избавления. От кого они бегут? Кто их преследует? Последняя крепость в Масаде устояла ещё почти три года после разрушения Храма, пока не пала окончательно в ночь Песаха 73 года. Так что же происходило там в течение шести лет восстания? Почему римляне вернулись и потратили так много усилий в борьбе с несколькими сотнями евреев на какой-то горе, когда всё уже, в общем-то, кончилось? Как выглядела жизнь на Масаде в тяжёлые и грустные годы после разрушения Храма, и насколько известный сионистский миф о том, что «второй раз Масада не падёт», и о массовом самоубийстве связан с реальностью? Чтобы обсудить все эти вопросы, мы пригласили сегодня прямо с раскопок доктора Гая Штибеля, преподавателя кафедры археологии и культур древнего Ближнего Востока Тель-Авивского университета, председателя Совета археологов, ведущего раскопки в Масаде с 1995 года. Он может рассказать о Масаде сегодня, думаю, больше, чем кто-либо другой. Здравствуйте, Гай.
Гай Штибель (Г. Ш.): Здравствуйте.
Э. Ш.-Р.: Мы почти физически выдернули вас прямо с Масады. Может быть, мы начнём с конца и вернёмся в начало?
Г. Ш.: Конец плохой.
Э. Ш.-Р.: Но есть ещё конец после конца. Говоря это, я имею в виду конец мифа Масады. Потому что и я, и, предполагаю, вы, и огромная часть наших зрителей не раз бывали на Масаде в рамках мероприятий молодёжных движений, ежегодных школьных экскурсий. Кто не знает о пламенной речи Эльазара бен Яира, сказанной с огромным пафосом! Давайте попробуем кратко резюмировать миф: какую мысль внедрили нам в мозг в этих поездках?
Г. Ш.: Я думаю, в Масаде замечательно то, что она — нечто вроде зеркала еврейского общества жителей Эрец-Исраэль, израильского общества в последние более чем 100 лет: все наши трансформации как общества — чего мы боимся, на что надеемся, с какими трудностями справляемся — каким-то образом стекаются к этому месту. В 1970–1980-е годы, в период молодости государства, разве можно было упустить момент и не рассказать, сколько нам лет! Нас тащат туда в поездки, на бар мицвы и бат мицвы; на каком-то этапе в армии я шёл с одной южной базы 80 километров, чтобы прийти туда ночью и встретить рассвет; я хотел, конечно, только спать, и больше ничего. Тогда меня не очень интересовала археология, и я подумать даже не мог, что спустя годы вернусь сюда. То, что стекалось туда, это был израильский характер. Масада находится «на повестке дня», является частью этоса: как вы говорили во введении, «второй раз Масада не падёт». Израильский характер мифа Масады — весь мир против нас, немногие против многих. И мы мало задумывались над тем, что действительно там было. В результате раскопок легендарной археологической экспедиции Игаэля Ядина в 1960-е годы место Масады появилось на карте, и тем самым была сформирована точка отсчёта того, в чём многие из нас выросли.
Э. Ш.-Р.: В первом сезоне у нас был основной вопрос — о соотношении между Танахом и археологическими находками. С одной стороны — Танах как миф и объект веры, с другой стороны — какая информация из него и как отражается на местности. Здесь вы, в принципе, говорите о том же: есть другой миф, не танахический, который вырос через Иосифа Флавия, через израильский характер, который нам было важно культивировать. А теперь нужно задать вопрос, насколько это соотносится с находками на местности.
Г. Ш.: Я думаю, что вы очень точно сформулировали проблему. Невозможно смотреть на объект отдельно от окружения. Мы как археологи росли и учились в разных местах, мужчины и женщины разного возраста, у каждого есть дух своей эпохи, который влияет на то, как мы «читаем» объект, понимаем, толкуем его.
В современную эпоху Масаду посещают впервые в 1806 году. Это значит, что мы исследуем этот объект уже более 200 лет и всё ещё можем сказать о нём много нового. Разве это не счастье?
Э. Ш.-Р.: Мы размышляли, как построить эту беседу, потому что тема Масады позволяет поднять много различных вопросов, но решили сконцентрироваться на Восстании. Мы обсуждаем период длительностью в шесть или семь лет — для археологии это мгновение.
Г. Ш.: Это почти на грани невозможного. У нас есть «эффект Масады», так же, как «эффект Помпей» или «эффект Бейт-Шеана». Археологи любят катастрофы — землетрясения, извержения вулканов, потому что они останавливают время.
Не знаю, насколько древняя органика полезна для археолога, но на Масаде прекрасно сохранились органические находки: речь идёт не только о расчёске, но иногда и о вшах, и о гнидах, которые сохранились на тканях. Это даёт нам возможность познакомиться с той реальностью, буквально узнать людей по именам. Мне посчастливилось вести раскопки на объекте с нашей экспедицией и наблюдать историю на расстоянии вытянутой руки. История распорядилась так, что здесь у нас прекраснейший вид на Мёртвое море и Иудейскую пустыню. Лучше приходить сюда зимой, а то летом сразу становится ясно, почему они покончили с собой — слишком жарко.
Э. Ш.-Р.: Без всякой связи с римлянами, говорите?
Г. Ш.: Без связи с римлянами. Они и сами устраивают осаду зимой — февраль, март, апрель, не позже и не раньше, не дай бог. Мы имеем объект, где всё прекрасно сохранилось. С моей точки зрения, самое волнующее — говорить об историях этих людей. Я не ищу только одной правды, только одной истории Масады. Бог — или дьявол — в деталях, ассоциируйте с кем хотите, по вашему выбору.
У нас есть возможность выбрать настолько высокое разрешение, что мы знаем, какой хлеб пекли в Масаде и кто его пёк, находим игрушку девочки, место, где стирали одежду. Можно на мгновение оставить в стороне мысль о том, что смерть постоянно присутствует там. Мы дойдём до этого вопроса «на 64 тысячи долларов»: было самоубийство или не было? Скелеты, которые есть у нас, не прячутся в шкафах. Но, в конечном счёте (и это я говорю своим студентам), самое трогательное — это возможность, оставив смерть, говорить о жизни, реконструировать жизнь и через микрокосм Масады пролить свет на тот сумасшедший период, тот перекрёсток во времени, ведь в момент Великого восстания всё стекается к Масаде. Сегодня нам ясно, что нет единственной группы в Масаде — их несколько, — как нет и одного большого рассказа. Когда мы видим людей, видим, где и как они жили, мы получаем очень продуктивную перспективу, проливающую свет и позволяющую по-новому прочесть Иосифа Флавия, а также посмотреть с конструктивной критикой на то, чему учили нас и чему учили мы.
Э. Ш.-Р.: Когда именно там начали копать? Когда Ядин туда пришёл?
Г. Ш.: Самые первые раскопки были организованы в 1955–1956 годах Еврейским университетом. Десятилетие спустя начала работать экспедиция Ядина. Если я и спорю с Ядином, то к основам, которые были заложены им и его экспедицией, отношусь с огромным уважением. Мы не сами по себе, а стоим на плечах гигантов.
Э. Ш.-Р.: Вы говорили о «духе времени» и о поиске израильского характера в 1950–1960-е годы. «Дух времени» сегодня абсолютно другой. Масада скорее была чем-то вроде лагеря беженцев.
Г. Ш.: И это тоже. Я помню себя перед возобновлением раскопок в 2017 году. Мы вернулись на гору под эгидой Тель-Авивского университета. Появились новые вопросы и новые технологии: мы пользуемся дронами, берём пробы почвы, можем сказать, какие цветы росли здесь, в Северном дворце царя Ирода, какое вино было, делаем химические анализы — в общем, нам хорошо живётся. Когда мы говорим об этих шести-семи годах восстания, с 66 по 73 годы (в 70 году разрушен Иерусалим, в 71-м — триумфальный парад), Масада всё это время жива. Спустя короткое время после начала восстания выдвигается группа, чтобы отвоевать у римлян Масаду, у них с собой оружие, чтобы воевать в Иерусалиме.
Э. Ш.-Р.: С тех пор как умер Ирод, построивший и укрепивший Масаду, в ней находятся в основном римляне, римская армия.
Г. Ш.: Римские наместники держатся за это место как за крепость с 4 года до н. э. до 74-го или чуть дольше. Первое, что происходит в начале Восстания — Масаду отвоёвывают у римлян. Следующий кадр: спустя 7 лет там происходят самые драматические события.
Э. Ш.-Р.: Её отвоёвывают обратно.
Г. Ш.: Есть исследователи, которые опасаются Флавия, как одного из «агентов», но без него мы не знали бы нарратив.
Э. Ш.-Р.: Флавий — наш «Танах» этого сезона; мы всё время пытаемся понять, правду он говорит или нет.
Г. Ш.: Я благодарю Флавия каждый день за его решение сесть и написать «Иудейские древности» и «Иудейскую войну». Я спорю с ним, мы видим противоречия, но, в конечном счёте, он сделал нам подарок. Обычно историю пишут победители, здесь же история написана с еврейской стороны и позволяет взглянуть не только на место, но и на обстоятельства, на опасения и надежды людей. Часть проблемы в том, что он написал это для победителей, но мы ещё дойдём до этого. Если вы припрёте меня к стенке и спросите, верю ли я Флавию, я отвечу: «Да, верю». Задача ведь не в том, чтобы определить, прав или нет Флавий; но я с огромным удовольствием могу сказать, что проверку историей и археологией он выдерживает блестяще.
Э. Ш.-Р.: Давайте поговорим об этом «лагере беженцев», и прежде всего — о его расположении. Мы знаем, что расположение групп людей на Масаде менялось с течением лет.
Г. Ш.: В мифе Масада воспринималась как объект, населённый только одной группой. Для израильтян очень характерно деление на чёрное и белое — сыны Света против сынов Тьмы. Если ты левый — убийца и фанатик, если ты правый — наш брат, славный герой. Это уплощение дискурса, который актуален до сих пор, реальная картина намного сложнее. Рассмотрение проблемы только с точки зрения, хорошо или плохо это для евреев, утрачивает весь потенциал места. Иосиф Флавий упоминает только одну группу, «сикариев», которую мы сегодня определили бы как маргинальную, националистическую, радикальную. Недалеко от Масады, в Эйн-Геди найден кинжал, который назвали в их честь «сикар», это что-то вроде шибрии, оружия бедуинов. Сикар использовался для политических убийств.
Э. Ш.-Р.: Эти люди назывались так по оружию, которое они использовали?
Г. Ш.: Скорее даже по предназначению, а предназначением было убийство первосвященника. Эту группу вышвырнули из Иерусалима, они пришли на Масаду и после 70 года находились там. Ядин и его ученики относились к обитателям Масады как к зелотам, фанатикам. Сегодня мы можем с уверенностью сказать, что на Масаде не было зелотов. И из Флавия, и из археологических находок выясняется, что здесь живут самые разные беженцы.
Люди перемещаются по миру; что они берут с собой? Какой у них багаж воспоминаний? Как они выживают? Наши родители рассказывают нам, что они брали фотографии или украшение, которое связывало с домом, что-то символическое; другие берут предметы, используемые в религиозной практике, тфилин или что-то ещё; кто-то берёт деньги или заменители денег; наше поколение сегодня взяло бы телефон или компьютер. Такую жизнь беженцев можно увидеть и на Масаде.
Э. Ш.-Р.: Прежде, чем говорить о том, что они брали с собой, давайте поговорим о том, кем они были? Что это за разные группы? Мы ведь не говорим о беженцах как о глобальном, космополитичном явлении; это местные беженцы. Что мы знаем о них?
Г. Ш.: Сикарии, несомненно, это основная группа. О них и об их командире Эльзаре бен Яире пишет Флавий.
Э. Ш.-Р.: Эльазар бен Яир существует и руководит этой группой?
Г. Ш.: Флавий о нём пишет, а экспедиция Ядина обнаруживает на одном из черепков (не хочу называть его «остраконом», «жребием», потому что я из тех, кто не считает их жребиями) имя «бен Яир». Это удивительная находка, сложно не увидеть в нём того самого человека.
Кто ещё там был? Мы видим, что они прибывают волнами. Когда север Мёртвого моря и небольшой объект под названием Кумран был завоёван, его жители (назовём мы их общиной или священниками дома Цадока — неважно; я по-прежнему называю их ессеями, как Иосиф Флавий и многие мои коллеги) приходят на Масаду. И мы видим это, потому что вне Кумрана (оставим пока в стороне Каирскую генизу, это намного позже) Масада — это единственное место, где найдены сектантские сочинения, принадлежащие этой группе: «Песни субботних жертвоприношений» и другие сочинения. Они обнаружены в 1960-е годы.
Можно ли на Масаде увидеть археологические следы повседневной жизни людей? Читая Флавия, мы узнаём, что после того, как они энергично работают до «пятого часа», то есть примерно до 11 часов, они собираются вместе, подпоясываются льном, омывают своё тело в холодной воде. После этого очищения они направляются к зданию, куда нет входа никому, кто не принадлежит к их вере, и в состоянии ритуальной чистоты они входят в трапезную как в святое место. У нас здесь есть два элемента. Первый — окунание и очищение, второй — зал, где они вместе сидят, едят и молятся. Потрясающе, что именно это мы нашли в Масаде.
Э. Ш.-Р.: Нашли, но не обратили внимания на то, что нашли!
Г. Ш.: Именно так. Экспедиция Ядина чувствовала, что это здание особенное, и назвала его бейт мидраш. В нём два элемента: во-первых, большая миква для группового окунания.
Э. Ш.-Р.: Откуда вы знаете, что она для группового окунания?
Г. Ш.: Посмотрите на ширину ступеней — они позволяют совместный спуск. Единственное место, кроме Масады, а также паломнических Иерусалима и Хеврона, где обнаружены аналогичные миквы, это Кумран.
И во-вторых — совершенно особый зал со столом и скамьями в центре, позволяющими сидеть вместе; ширина зала полностью совпадает с похожим залом в Кумране, а длина — ровно вполовину меньше. Совпадение не случайно: с моей точки зрения, это и есть тот зал, который описывал Флавий, потому что аналогичный L-образный зал мы обнаруживаем на Масаде. По-моему, это означает, что мы нашли следы ессеев, поэтому я говорю о ессейском квартале на вершине Масады. Кроме того, мы выделяем самаритян.
Э. Ш.-Р.: Самаритяне на Масаде?
Г. Ш.: Это удивительно, потому что Флавий молчит о самаритянах. Однако на Масаде найдено нечто вроде песнопения, в котором говорится о ликовании, о Сидящем в Высотах, и упоминается гора Гризим. Её название написано в одно слово — «Хар-Гризим», так же, как пишут название горы Мегидо — «Армагеддон». Самаритяне до сего дня пишут «Хар-Гризим» в одно слово. Текст написан палеоеврейским письмом, самаритяне пользуются им до сего дня.
По свидетельству Флавия, Тит злится на то, что люди уходят в пустыню. Иудейская пустыня всегда была убежищем. Мы видим это ещё в ранний бронзовый век, видим во время восстания Бар-Кохбы, и во время восстания против римлян. Беженцы всё прибывают — женщины, дети — и мы начинаем говорить о том, о чём редко говорят археологи: о гендере; сложно увидеть женщину, девочку или мальчика в археологических находках, а мы видим.
Э. Ш.-Р.: Как это видно?
Г. Ш.: Например, у нас есть тексты. Мы узнаём, что женщины умели читать и писать. У нас есть знаменитость, её зовут Бат Катра, в её доме обнаружена табличка, остракон, на котором написано имя женщины из семьи Катрос. В Талмуде (в Гемаре) сохранилось нечто вроде протестной поэзии (из недавних событий можно вспомнить 2011 год с протестами, организованными Дафни Лиф). Так вот, в Талмуде говорится: «Горе мне от семьи Бейтос — горе мне от их палок; горе мне от семьи Ханин — горе мне от их слов; горе мне от семьи Катрос — горе мне от их пера». Речь здесь напрямую касается священнических семей. Кто-то из семьи Катрос, «горе мне от их пера», видимо, так пишет своё имя — «Бат Катра». В Иерусалиме найден сожжённый дом, который приписывают большой семье Катрос; девушка из этого дома, видимо, присоединяется к восставшим и бежит на Масаду.
Э. Ш.-Р.: Она делает это идейно?
Г. Ш.: Я не могу определить. Ясно, что всё больше и больше людей, не обязательно идеалистов, не обязательно правых и левых того времени, хотели просто сбежать и жить, и прибыли в эти места. Так сделал и пекарь, и девочка, чью игрушку мы нашли. Это маленький жерновок из песчаника, он виден на снимке. Если тереть друг о друга камушки песчаника, они просто раскрошатся, поэтому настоящие жернова делают из базальта. Но форма именно такая, как её обнаружил Шмарья Гутман на своём объекте, в Гамле. Можно представить себе родителей, которые разбирают столб уже ненужного дворца Ирода. При всём уважением к эстетике и красоте, дворец уже не нужен, а занимать детей необходимо (все, кто был в изоляции, это понимают, а Нетфликса в те времена не было), и они делают что-то вроде игрушечной кухонной утвари для девочки. Это меня трогает не меньше, чем написанный текст.
Так мы постепенно воссоздаём эту группу. Они прибывают на объект, используют полости в стене Ирода. В 1960-е годы эти места называли «транзитными лагерями»: видны кучно расселённые семьи, хамулы — кланы, группы, которые держатся вместе. Эпиграфические находки рассказывают нам, кто были эти люди. Мы находим очень скромные строения с тонкими стенами. Но совсем рядом с хлипкой стеной мы нашли клад монет времён восстания — кто-то выбирает спасать деньги. Но вместе с тем это и декларация: «первый год восстания», «второй год восстания». Они свидетельствуют об освобождении Сиона и возрождении Иерусалима. Из этой находки мы узнаём об их самосознании и их религиозных практиках. Единого иудаизма нет, но можно говорить о еврейском законе, об отделении халы, которое делают пекари.
Э. Ш.-Р.: Вы упомянули, что знаете пекаря по имени. Давайте поговорим о нём и его практиках, галахических и профессиональных.
Г. Ш.: Ядин убедительно показал, что у них были распределительные талоны на хлеб. В совместной публикации с профессором Йоси Наве рассказывается о записочках, своего рода эсэмэсках, в которых говорится: в определённую дату выдайте такому-то столько-то хлеба.
Э. Ш.-Р.: Распределительный конвейер!
Г. Ш.: Именно так. Посмотрите на эту прекрасную вещь. Признаюсь, этот остракон нарушил мой покой: тринадцатого ава выдают Бар-Леви чистый хлеб. Речь идёт о белом хлебе; у них был бурый хлеб, который называли не чёрным, а «лепёшкой с отрубями», и белый хлеб. Его количество не поддаётся осмыслению — 1020 буханок хлеба. Это означает, что здесь должна быть промышленная пекарня. Ядин говорит: пекарни нет. Но мы её нашли! Мы обнаружили огромную печь, словно из сказки про Гензеля и Гретель. В неё можно зайти и стоять, она похожа на печь для пиццы, с куполом и круглым потолком, такая печь в еврейских источниках (в Гемаре) называется фурна. У нас есть прекрасное изображение из Рима, так называемая «могила пекаря», где изображён человек с лопатой для хлеба, кладущий хлеб в печь или вытаскивающий его из печи. Точно такая же печь найдена на Масаде.
1020 — цифра, близкая к числу людей, которые жили на Масаде. Флавий сообщает, что в последнюю ночь там было 967 человек. Он не говорит: «тысяча», а пишет, не округляя, 967, поэтому сложно подвергнуть сомнению это число. Печь, которую мы нашли, на иврите называется фурна, что происходит от латинского fornus (англ. furnace); при этом, марокканский хлеб, как мы знаем, называется френа. Эта технология стала очень распространённой, но именно римляне положили ей начало.
Мы знаем, как зовут пекаря. Недалеко оттуда, в одной из комнат, в локусе 1056, найден оттиск печати, на которой латинскими буквами написано имя Йосеф. Я полагаю, что это печать, которую ставили на хлеб. Почему? Пекарь на иврите — нахтом; мы не говорим, что пекарь свидетельствует о своём тесте, но именно это он делает — буквально «ставит печать» (хотем), отсюда название профессии. В 1996 году в водосборнике рядом с синагогой мы нашли остракон с тремя строчками, написанными Йосефом-пекарем: «Йосеф-пекарь — Йехуде бар Хагаю», затем он переходит на арамейский: «одна хала каждую неделю», то есть каждый шабат. Так соединяются все части паззла! Есть заповедь Торы об отделении халы — и вот Храм разрушен вместе с инфраструктурой кохенов, левитов, им нечего есть, не на что жить. У Флавия есть намёки на пожертвования, десятины; так или иначе, галаха начинает формироваться заново. Йосеф-пекарь обязуется раз в неделю отдавать одну выпеченную халу, потому что это заповедь об отделении халы, в пользу Йехуды бар Хагая, о котором известно, что он кохен (Бар Хагай упоминается на Масаде несколько раз). Мы знаем, кто этот пекарь, какой хлеб он пёк, где жил на Масаде, сколько хлеба и когда он печёт, кому его раздаёт.
Мы знаем не только пекарню и пекаря, но и прачечную и её работника. В 1960-е годы считали, что найденное помещение — кожевенная мастерская. Все, кто бывал в марокканском Фесе рядом с кожевенными мастерскими, чувствовали эту вонь, и понимают, насколько невыносимо соседство с ней. Предполагаемая кожевенная мастерская на Масаде найдена рядом с пекарней. Это невозможно, в противном случае Масада была бы невероятно вонючим местом, откуда хочется сбежать. Сопоставив с похожими находками в Помпеях, я понял, что это прачечная. Здесь происходил первый этап стирки: железными крючьями (если это напоминает вам рабби Акиву, то не случайно) «прочёсывали» одежду. У нас есть иллюстрация из Помпей с изображением этой работы.
Э. Ш.-Р.: Откуда вы знаете, что это прачечная?
Г. Ш.: Так выглядят прачечные (лат. fullonica). Работник прачечной стирает, топчет бельё в ванной, наполненной солью и другими веществами, а потом развешивает его и ворсует, прочёсывает. И на одном из наших остраконов есть имя, Ха-Гарди. Ядин и Наве прочли это как «сложный человек», но «Гарди» — слово, связанное с текстильным ремеслом, потому что он «ворсует» (мегарэд) одежду. Как и в случае с пекарем, я предполагаю, что Гарди — хозяин прачечной.
На Масаде оказались люди разных профессий. Мы можем проследить, где сидели пожилые женщины, потому что пряли именно они, и мы нашли веретёна. Говорят, мудрость женщины в веретене — профессор Элис Шальви применила эту идею к находкам и получила разгадку. Мы также можем сказать, где женщин не было.
Мы можем окинуть взглядом Масаду сверху и увидеть, где молятся, где живут, где хранят еду. Вот, в частности, склад, где стоят ряды сосудов и написано, что в этом ряду сосуды ритуально чистые, а в этом — осквернённые, а в том — «для святого места». Вы видите повседневность, видите жизнь. Скоро придёт римская армия, мы дойдём до смерти. Но до этого можно видеть жизнь, видеть галаху, повседневную жизнь женщин, мужчин, детей, воинов, есть там и оружие. Они не воюют на протяжении всех семи лет, лишь время от времени делают те или иные вылазки. Есть жизнь, есть повседневная рутина, даже если речь идёт о «лагерях беженцев», как мы видели несколько лет назад в Турции, Сирии, как мы видим сейчас в Европе, в Польше. Выясняется, что люди в этот период даже разводились! Есть документ, который трогает меня каждый раз заново, — это гет, (разводное письмо), найденный в пещерах Вади Мурабаат (ущелье Нахаль Дарга), это место известно своими треками и снеплингом. Вади Мурабаат получило своё название за квадратные (мерубаим) входы в пещеры, в двух из которых найдены потрясающие письменные документы. Читая гет, мы узнаём, что он подписан в шестом году на Масаде.
Э. Ш.-Р.: Подождите, гет нашли в Вади Мурабаат, но подписан он на Масаде в шестом году?
Г. Ш.: Что такое шестой год? Было множество предположений, и я полностью согласен с Игаэлем Ядином, который коротко, на двух страницах разъяснил, что речь идёт о шестом годе восстания. Мы говорили о монетах времён восстания — последняя монета датируется пятым годом, от неё до разрушения Храма в месяце ав остаётся только три месяца, после которого ещё месяц — до падения Иерусалима. Но остаются люди, которые продолжают считать годы от начала восстания; Ядин предполагает, что шестой год — это 71 г. И из этого гета мы знаем, как называли Масаду — Мецада. Многие из нас выросли на поэме Ицхака Ламдана, есть книжные издательства и поселения, названные в память о Масаде. Это отражение греческой транслитерации: в греческом нет аналога звуку «ц», но есть буква «сигма», передающая звук «с», это повлияло на английское название. В оригинале на арамейском — мецада́ (מצדא), сродни слову «крепость» на иврите (мецуда́).
Э. Ш.-Р.: Так написано в гете?
Г. Ш.: Да. Спустя год после разрушения Иерусалима, в тот год, когда проходит парад победы в Риме и воздвигается арка Тита, находится пара, которая решает развестись. Не буду делиться своим мнением об институте брака, но этот развод спас жизнь женщине — эта Мирьям просто уходит оттуда. Мы знаем имена мужчины и женщины; мы видим, что именно женщины сохраняли документы.
Э. Ш.-Р.: И кто-то из её потомков 70 лет спустя приходит в пещеру и забирает документы родителей. Может, они сбежали из Иерусалима. Но чтобы развестись, нужна ещё какая-то надежда и понимание, что нам нехорошо вместе, жизнь может быть лучше, давай расстанемся. Иерусалим горит, всё заканчивается, но они живут надеждой на лучшее.
Г. Ш.: Вы очень красиво сформулировали — это отражает дух того периода. Не все там видели себя как идущих с широко открытыми или широко закрытыми глазами в направлении смерти.
Э. Ш.-Р.: Многие из них прибыли на Масаду, потому что это свободное и самое отдалённое еврейское место в Иудее. Но что мы знаем о жизни в Масаде ближе к концу? Был ли там бой? Что происходило в действительности из того мифа, на котором мы выросли?
Г. Ш.: От Флавия мы знаем о восстании, об осаде. Осада длилась не все семь лет, и даже не три года, как говорит миф. Результаты археологических исследований осадных сооружений, самых сохранных в римском мире, позволяют сделать заключение, что осада была намного короче: сегодня мы говорим о восьми неделях осады. Раскопаны шестой лагерь с шатром Флавия Сильвы, командира Десятого легиона, улицы, основания шатров, ворота, более 30 километров окружающей стены. «Империя наносит ответный удар», а не «Масада не падёт второй раз». Удар очень болезненный. Но Римская империя построена на практических целях. Решение осадить Масаду — римское, почему оно было принято?
Э. Ш.-Р.: Надо пояснить, почему вы задаёте этот вопрос. Иерусалим разрушен, победное шествие в Риме было уже в 71 году. Почему же в 73-м, два года спустя, мы вдруг обнаруживаем шесть-семь тысяч римских воинов вокруг Масады? Неужели из-за 967 человек, которые, при всём уважении, полагаю, не были особо опытными бойцами? Речь идёт о нескольких сотнях стариков, женщин и детей, которые не были угрозой для Римской империи.
Г. Ш.: Именно. Что так потревожило покой Веспасиана или Тита? Для чего потребовалось посылать сюда легион и ещё подкрепление для осады этого места? Они уже завоевали Иудею, пленная Иудея в их руках, Иерусалим разрушен, Храм горит, а под стенами Масады стоит Десятый легион. Почему? Причина должна быть логичной в их глазах. Не потому, что они боятся этой группы. Есть такое латинское выражение, что орёл не боится комаров. Но эти комары кусались и очень болезненно. Дело не в Масаде; будь она на 50 километров дальше, мы бы о ней не услышали. У Флавия мы читаем: люди из Масады атакуют Эйн-Геди и убивают 700 женщин и детей (мужчины убегают), забирают урожай и возвращаются на Масаду. Почему евреи убивают евреев? Эйн-Геди в 70 году — стратегический ресурс имперского уровня: там выращивают благовоние, которое мы ошибочно называем «афарсемон», оно же «опобальзамон», или «бальзам». Согласно Плинию Старшему, это самый дорогой продукт, который Иудея когда-либо экспортировала. Плиний Старший пишет, что в римскую казну благодаря его экспорту поступало 800 тысяч сестерциев за 5 лет — это огромный бюджет.
Э. Ш.-Р.: То есть вы полагаете, что афарсемон был «нефтью» своего времени?
Г. Ш.: Именно. Мы знаем, что нужно было облагать налогом общественные туалеты, чтобы были деньги отстраивать и реставрировать Рим после гражданской войны, которая была во время еврейского восстания, строить акведуки, строить огромный Колизей и многое другое — римская казна нуждается в деньгах. А здесь деньги есть, но этим деньгам угрожают, как пишет Флавий, люди Масады: они атакуют и, в общем, уничтожают стратегический ресурс.
Э. Ш.-Р.: Но почему они совершают атаки на стратегический ресурс римлян?
Г. Ш.: Потому что это по-настоящему задевает интересы римлян.
Э. Ш.-Р.: Это что-то вроде сожжения складов еды в Храме?
Г. Ш.: Там это больно задевало в основном евреев, здесь же — римлян, которые не могут получать выгоду от этой продукции. И в этом, на мой взгляд, состоит открытие. Плиний Старший пишет, что римляне были вынуждены сражаться за каждый куст в Эйн-Геди, потому что евреи пытались загубить каждый куст — так же, как они поступали и со своей жизнью. Я проверил, что означает на латыни «загубить растение»: на римском юридическом языке это означает «покончить с собой». Плиний говорит, что тот, кто губит растение, разрушает себя; то есть евреи разрушали сами себя, так эти слова понимались до недавнего времени. Но если соединить Плиния и Флавия (оба говорят о нападении, но один говорит: «евреи», другой уточняет, что не просто евреи, а люди Масады нападают на Эйн-Геди), мы выясняем и причину, и следствие. Люди Масады атакуют Эйн-Геди, римляне борются за каждый кустик. И еврейский источник, и внешний источник того периода — оба говорят о самоубийстве.
Некоторые называют Флавия «предателем из Иерусалима». Эти слова коробят меня. Грустно, что мы пользуемся Флавием, когда нам удобно для теории, а когда неудобно — отбрасываем его.
Самоубийство в эпоху Нерона было явлением общепринятым, такое решение считалось даже благородным. Сенека сделал это, у него не было особенного выбора; это сделал Нерон — по-видимому, это было в духе эпохи. Это как со «Страданиями юного Вертера» Гёте, после которого женщины носили жёлтые пальто и кончали жизнь самоубийством. Такие тренды воспроизводят себя сами. Под давлением эпохи это даже считается достойным и благородным. Верно, что евреи выступают против этого, и есть различные попытки «вынести за ограду» (в прямом и в переносном смысле) и сам поступок, и того, кто наносит вред себе. Но это всегда случается и, к сожалению, всегда будет случаться.
Э. Ш.-Р.: Вопрос ещё и в том, какова альтернатива.
Г. Ш.: Какие активные действия может предпринять побеждённый по отношению к победителю? В общем, только это.
Э. Ш.-Р.: Мы точно знаем, что там была битва: на Масаде есть настоящие разрушения — не убитые люди, не самоубийство, а реальный бой физически имел место.
Г. Ш.: Абсолютно. Римская армия не стала бы разбивать восемь лагерей и возводить обходную стену просто ради удовольствия. Мы видим батарею. Даже если принять во внимание, что она не была закончена (когда в 1990-е годы Эхуд Нецер и я вели раскопки в верхней части батареи, там не было стены), всё равно: мы нашли снаряды баллисты, наконечники стрел — у нас есть свидетельства боя. Мы можем сказать, где стояли римские артиллерийские орудия, римские баллисты, которые запускали камни. Более того, рядом с Западным дворцом мы обнаружили кузницу периода восстания: на снимке наш студент Ор Глузман двумя руками держит горсть наконечников и частей сосудов для нагрева металла. Мы говорим не просто о самом оружии — мы нашли место, где его производят и закаляют. Когда Римская империя решает выступить в бой, силы не равны…
Э. Ш.-Р.: …и всем известно, чем дело кончится. Вы говорите, что до самоубийства они пытались бороться?
Г. Ш.: Да. Я не даю ответ на вопрос, правильно это или нет. Сложно судить, не будучи на их месте. Легко делать мысленные трюки: «что бы мы сделали, если бы…».
Посмотрим на это глазами римлян. Флавий пишет, что, когда те поднимаются наутро и видят множество убитых, зарезанных людей, как бы мы это ни назвали, — они испытывают уважение к ним за этот поступок. Флавий рассказывает, что две женщины и пятеро детей выживают, уточняя, что две женщины остались в Гамле, и именно они рассказывают римлянам о том, что случилось в ту ночь.
Э. Ш.-Р.: Но если там было 967 человек, и мы вычтем из них двух женщин и пятерых детей, то должны были найти 960 трупов. Где скелеты? В шкафу? А где этот шкаф?
Г. Ш.: Прежде всего, Ядин нашёл скелеты, несколько скелетов в Северном дворце. Найден, например, скелет женщины; её разрубили, вероятно, во время подготовки к погребению по галахе. На скале в юго-восточной части нашли пещеру, в которой около 25 скелетов, и ваш дедушка провёл в конце 1960-х годов их погребальную церемонию.
Э. Ш.-Р.: Нужно сказать, что им сделали настоящую церемонию — с гробами, флагами Израиля — государственную церемонию погребения. Я видела запись: говорил Бегин, зачитывали разные тексты, к ним отнеслись как к телам бойцов. Для вас это сомнительно?
Г. Ш.: Я аккуратно скажу: есть вероятность, что дедушка провёл гиюр, не скажу насильственный, нескольким римским солдатам посмертно. Такое, видимо, может произойти только в нашей стране. Но я думаю, эта церемония рассказывает о том, каким было наше общество в 60-е годы, и о месте археологии в общественном сознании.
Э. Ш.-Р.: Я почти уверена, что если бы сегодня нашли 900 скелетов и подтвердили бы, что это те самые люди, им бы не сделали государственную погребальную церемонию с флагами Израиля, не читали бы кадиш на их могилах.
Г. Ш.: Я предполагаю, что вы правы. Мне грустно говорить то, что я хочу сейчас сказать, хотя я могу опротестовать себя сам как археолог: мы единственное государство в мире, в котором человеческие кости не считаются предметом древности. С этой точки зрения мы нарушаем закон каждый раз, когда копаем.
Э. Ш.-Р.: Но не нарушаем галаху; мне кажется, это как раз вытекает из галахической концепции.
Г. Ш.: Другой вопрос, как это делать: по галахе можно перемещать могилы. Но есть и другие аспекты, которых мы не будем касаться, потому что обсуждение этого вопроса очень политизировано и говорит больше о нашем сегодняшнем обществе, чем о людях прежних эпох или о том, что правильно по галахе. И всё-таки продолжают привозить на Масаду политиков, в том числе, тех или иных американских президентов. Президент Трамп был на Масаде несколько лет назад, хотел организовать там конкурс «Мисс Вселенная»; к моей радости, этот проект притормозили. Мне приходится иногда сопровождать туры вип-персон, и тогда есть возможность представить другие нарративы.
Э. Ш.-Р.: В конце концов, мы все Йоси Альфи, мы все рассказчики. Можно говорить о последних днях и смерти, а можно показать пекаря, детскую игрушку и украшения, которые женщины взяли с собой в одеждах, потому что у этого будет ценность; у жизни есть сила, не меньшая, чем у смерти — это говорит о нас не меньше, чем о прошлом. То, что в 1960-е годы сделали такую погребальную церемонию нескольким скелетам, которые вообще не факт, что были воинами, это тоже говорит только о нас.
Но я хочу всё-таки вернуться к этой ночи и к Эльазару бен Яиру. Вы упомянули, что он там был; вы говорите, что самоубийство тоже имело место. О чём это свидетельствует в контексте его мифической речи? Я помню вожатого из Бней-Акива, который зачитывал нам эту речь с огромным пафосом.
Г. Ш.: Речи, конечно, не было. Но не обвиняйте Флавия — так писали историю в тот период. Если вы обвиняете Флавия в необъективности, обвините Фукидида — Флавий идёт по его стопам. Идея этих речей, — которые были и в Йодфате, и в Гамле, и на стенах Иерусалима (где, кстати, Флавий получил камень в голову из пращи со стен и люди думали, что он погиб), — их функция — история об истории, передача истории. Так пишут в тот период. Нет сомнения, что Эльазар бен Яир ничего не знал об индийской философии, и не упоминал целого ряда вещей перед своей паствой во время последней речи (на самом деле было две речи). Но всё равно дух эпохи заключается в том, что так делают. Так пишут историю. У истории о самоубийстве есть генеральная репетиция в пещере в Йодфате: там тоже бросают жребий. На первый взгляд, эти аспекты можно подвергнуть сомнению. Действительно, мы ещё не нашли 930 скелетов, но я убеждён, что однажды мы найдём какой-нибудь колодец, полный скелетов или человеческого праха, потому что это римский способ кремации, и мы, к сожалению, умеем распознавать такие вещи в археологических раскопках.
Э. Ш.-Р.: Вы говорите о духе эпохи. Я должна спросить вас: есть ли разница между тем, чтобы создавать миф, как Ядин, и тем, чтобы разрушать миф?
Г. Ш.: Разбирать, не разрушать. В археологии мы не принимаем всё на веру, а задаёмся вопросами. Мы находим, как правило, вопросы, стремимся найти на них ответы, которые, в свою очередь, создают новые вопросы. Ядин не пришёл, чтобы создать миф. Да, отчасти наши выводы противоречат тому, что было сказано ранее, но это и есть академический процесс: мы стоим на плечах гигантов, продвигаемся, задаём новые вопросы. Я уже начал спорить сам с собой; буду рад, если и мои студенты будут так делать, это позволит получить им радость от науки.
Э. Ш.-Р.: Спасибо большое, доктор Гай Штибель. До новых встреч. До свидания.
Обсуждение эпизода с археологом Яной Чехановец
Яна Чехановец (Я. Ч.): Это одна из лучших серий второго сезона, на мой взгляд. Во-первых, потому что памятник замечательный; во-вторых, потому что в этой серии поднимаются животрепещущие вопросы — и для археологов, и для широкой публики; и в-третьих, потому что Гай Штибель, с которым шёл разговор, это один из главных интеллектуалов израильской археологии. Человек, которого можно слушать бесконечно, неважно о чём. Он может рассказывать на протяжении полутора часов о том, как освещается производство горчицы в Мишне и Талмуде, и это будет страшно интересно. Масада — само собой. Интересно, что наше внимание так сдвинулось с иродианских дворцов.
Семён Парижский (С. П.): Там они мельком.
Я. Ч.: Практически не упоминаются. Лагерь беженцев — вот актуальная повестка. Это не какой-то перекос, свойственный только Израилю, а общемировая тенденция.
С. П.: Возможно целое направление такое — «археология беженцев».
Я. Ч.: Да, это целое направление, сейчас расскажу. Классовый подход, марксизм в археологии, особенно в археологической теории, очень силён. Если археологи былых времён занимались в основном монументальными постройками, дворцовыми сооружениями, то постепенно фокус внимания перемещается к жизни маленьких людей, их вещичкам, их привычкам, их бедным маленьким домикам. А «археология беженцев» — это новое направление. Ряд европейских университетов этим занимается. Это очень модная тема. Раскопки ведутся, но отыскать древние лагеря беженцев не так-то просто. Масада — один из немногих подобных примеров.
С. П.: И пещеры Бар-Кохбы?
Я. Ч.: Пещеры Бар-Кохбы — это пещерная археология. Она несколько специфична. В пещере практически в одном слое можно найти и следы пребывания каких-нибудь гоминидов, и повстанцев времён Бар-Кохбы, там же будут плошки византийских монахов, и какие-нибудь тряпочки средневековых купцов. В пещерах всё немного по-другому — очень редко приходится копать, делать стратиграфические послойные раскопки, как в Масаде.
В районе Кале, после того как один из самых крупных в Европе лагерей беженцев был ликвидирован, археологи просто зашли туда и провели серию раскопок и археологическую фиксацию вещей, оставшихся от лагеря. Это очень интересно. Гай и его коллеги, занимавшиеся раскопками на Масаде, чрезвычайно продвинуты по теоретической части, прекрасно знакомы с этими работами, и представляют свой, вполне сопоставимый материал.
Но раскопать лагерь беженцев, которому две тысячи лет, согласитесь, это серьёзное дело. И выглядит это примерно так же.
С. П.: Детские игрушки…
Я. Ч.: Детские игрушки, какие-то случайные вещи, стрелы, которые отливали там, на месте. Но хочется спросить: где все эти люди сидели, где этот лагерь? Они же не в чистом поле расположились — они заняли царский памятник. Они рисовали мелом на фресках, пи́сали в царской бане.
С. П.: Я читал, что детские игрушки — это просто отколупанные колонны.
Я. Ч.: Да. Мне кажется, это выпало из рассказа просто потому, что за час невозможно поговорить обо всём. И ведущая передачи, и доктор Штибель предпочли поговорить об актуальном. Но нельзя забывать о том, что Масада представляет собой уникальный римский дворцовый комплекс, построенный в пустыне, как и все иродианские дворцы. Их строили, кстати, на месте бывших хасмонейских дворцов. С фантастической системой сбора воды, позволявшей вести сельскохозяйственную деятельность. Там всё росло! По результатам последних находок новой экспедиции Тель-Авивского университета сейчас обсуждается предположение о том, что на Масаде была винодельня, и изготавливалось вино. Хотя, казалось бы, зачем? На Масаде в складских помещениях нашли винные кувшины-амфоры, присланные из Италии, на которых было написано «Ироду, царю Иудеи» на чистом латинском языке.
С. П.: Там же ещё нашли финиковые косточки, которые потом прорастили?
Я. Ч.: И финиковые косточки, да. Японцы пытались их проращивать.
Беженцы жили неплохо, потому что царские склады активно пополнялись римским гарнизоном, который занял крепость после смерти Ирода почти на 70 лет. Еды и припасов там было вполне достаточно, они могли бы там просидеть долгие годы. Даже налётов на Эйн-Геди можно было не совершать, с питанием там было всё хорошо.
Может быть, не все знают, но Масада не осталась заброшенной навеки после 73 года нашей эры. Проходит какое-то время, и на Масаде появляется византийский монастырь — лавра Марда. Внимательные посетители Масады наверняка замечали, что там есть церковь VI века. Но это не единственное, что осталось от византийского периода. По всей территории памятника разбросаны византийские постройки, которые, кстати, не всегда легко отличить от построек беженцев, потому что это тоже какие-то жалкие лачуги, которые вписаны в красивый дворцовый контекст. Лавра Марда целых два раза упоминается в византийских сочинениях, что по тем временам можно считать огромным количеством упоминаний в литературных источниках. Эту лавру раскапывала экспедиция Эхуда Нецера, а до того — команда Игаэля Ядина; надо сказать, что следы лавры были ими прекрасно зафиксированы, набралось много материала. А теперь новая экспедиция Тель-Авивского университета, которую возглавляет Гай Штибель, непрерывно натыкается в районе Масады на следы византийского присутствия. Более того, выясняется, что в Средние века там тоже была какая-то жизнь. То есть обсуждаемые нами находки относятся к очень тонкому слою. Тем он и занимателен; речь идёт всего о нескольких годах присутствия этих людей.
С. П.: На практике перед археологами стоит выбор — какой слой сохранять, выводить на поверхность. Нужно принимать решение; что-то одно приходится сохранять за счёт чего-то другого. Как определяются приоритеты? Как выбрать, какой слой на Масаде считать самым важным?
Я. Ч.: Такие вопросы встают перед археологами, которые копают многослойные памятники, буквально каждый день. Ведь чтобы продвигаться вниз, нужно разбирать верхние слои, как правило, более поздние.
Тут есть несколько соображений. Например, в окрестностях Рима нет практически ничего средневекового. Когда при Муссолини производились большие раскопки Рима, весь Ренессанс и всё Средневековье уничтожили, потому что того, кто эти раскопки инициировал, и тех, кто ими занимался, больше всего интересовал имперский Рим.
Но есть и другие соображения, помимо политических. Понятно, что лагерь беженцев, от которого осталось полторы стенки и две печки, совершенно невозможно музеефицировать. Эти стенки очень быстро начинают осыпаться, после того как мы их раскрываем. Другое дело — дворцовые помещения, которые строились на века, поэтому неплохо себя чувствуют, особенно при наличии реставрации.
Конечно, хотелось бы на каждой раскопке видеть все периоды, все слои, но это не всегда возможно. По этой причине от византийского монастыря на Масаде сегодня осталась только церковь, потому что она хорошо построена. Не грандиозная постройка, но довольно крепкая, её можно было музеефицировать, в отличие от каких-нибудь келий тех же самых византийских монахов. Так что есть Масада «до» — и есть Масада «после».
С. П.: А когда люди перестают непрерывно жить на Масаде?
Я. Ч.: Перестают жить по-настоящему примерно в VII веке.
С. П.: Соответственно, к началу мусульманского периода там уже никого нет?
Я. Ч.: Да, в тот период мир монастырей и церквей на Святой земле постепенно начинает сходить на нет. Но мы видим, что кто-то заходит туда и в другие годы. Кроме того, памятник упоминает кое-кто из средневековых путешественников, и его даже можно опознать на некоторых картах Святой земли того времени.
Зрительница: Я не очень поняла, какова могла быть причина недовольства жителей Масады и жителей Эйн-Геди? Какая причина, как вы думаете?
Я. Ч.: Эйн-Геди была большой, довольно зажиточной деревней, которая процветала, благодаря выращиванию опобальзама (афарсемона). На Масаде жила тысяча человек, самых разных, которые просто укрылись на этой горе от войны. Ядром этого общества была группа тех, кого Иосиф Флавий называет «мятежниками». Они за годы войны привыкли добиваться своего, что называется, огнём и мечом. И пошли раскулачить ближайшую богатую деревню. Видимо, жители Эйн-Геди не были готовы легко расстаться со своим имуществом, нажитым тяжёлым трудом, поэтому они оказали сопротивление. Вот и весь конфликт.
Марк (зритель): Вопрос не совсем по теме лекции, но, может быть, это будет интересно в рамках следующей темы. Я знаю, что сейчас Управление древностей работает над проектом «Дорога царей Иудеи». Мне даже удалось поработать на раскопках у Игоря Крейнермана на объекте Кирьят-Сефер в Бейт-Мирсим. Не могли бы вы рассказать про эту «Дорогу» что-то известное или неизвестное, то, что мы ещё не знаем.
Я. Ч.: Бейт-Мирсим — проект Иерусалимского университета под руководством Игоря Крейнермана. Я не уверена, что он как-то соотносится с проектом Управления древностей под названием «По дорогам царей Израилевых». Речь идёт о создании историко-археологического маршрута, проходящего через регион Израиля, который называется Шфела. В последние годы Управление древностей осуществило несколько подобных больших проектов, рассчитанных как на внутренний, так и на внешний туризм. Например, очень успешно реализован проект «Дорога Санедрина» — на севере, вдоль озера Кинерет и далее, по горам Нижней Галилеи.
То есть прокладывается какой-то осмысленный маршрут, и на его протяжении раскапываются и музеефицируются памятники разных эпох, которые просто попадаются на пути. Например, я знаю, что в проект «По дорогам царей Израилевых» должна попасть Хирбет-Кейафа, которая превратится в национальный парк, и это защитит её от угрозы сноса. Раскопана очень интересная эллинистическая крепость под названием Мецудат-Лахиш, которая, судя по всему, была разрушена хасмонеями. В общей сложности на этом маршруте примерно 20–30 разных памятников. Бейт-Мирсим, когда будет доведён до ума, вероятно, тоже вольётся в эту систему, хотя его раскопки обусловлены совсем другими соображениями.
Ирина (зрительница): Я очень рада, что вы даёте возможность вас увидеть и услышать, большое спасибо. Я хочу вернуться к этому запаху, который все так хотят понюхать. У них ведь был такой поход — отобрать и поживиться.
Я. Ч.: Не запах отобрать, а деньги за запах.
Ирина: Как я поняла, они не просто поживиться хотели, они всё уничтожили. Может, у них была такая идея: и вы, и римляне, ничего не получите. Нет, не надо так хорошо думать о них.
Я. Ч.: Мне кажется, не стоит усложнять. Какой смысл был жителям Масады уничтожать саженцы? Просто на войне как на войне — налетели, раздолбали, там и саженцы пропали. Саженцы росли не только в Эйн-Геди. Во всём этом регионе — от Эйн-Геди до Иерихона включительно, и вокруг Иерихона — были плантации этого опобальзама. Мы большей частью знаем об этом растении из письменных источников — и Иосиф Флавий про него пишет, и Плиний Старший подробно описывает процесс производства смолы, на базе которой делались благовония, и еврейские талмудические источники рассуждают об этом афарсемоне (он же опобальзам).
Мы знаем, что это был невысокий кустарник, его надрезали и таким образом получали смолу, которая ценилась дороже золота. Собственно, Гай упомянул в своём рассказе, что римские строгости в этом регионе были связаны с экономическими интересами империи. Потому что опобальзам был одним из самых дорогих товаров того времени.
У нас нет практически никаких археологических находок, связанных с этим опобальзамом. Есть один небольшой кувшинчик, который нашли в одной из пещер Иудейской пустыни недалеко от Кумрана, завёрнутый в пальмовые волокна — в такую вату, которая на пальмовом стволе образуется. Внутри какое-то прогорклое прилипшее масло; многие считают, что это и есть остатки того опобальзама.
Кроме того, есть множество энтузиастов, считающих, что они сумели определить это растение. Они даже выращивают какие-то кустарники, но запах у них так себе.
Ирина: И ещё вопрос про печку, выпекающую 1200 плюшек. Она была построена именно беженцами или осталась от Ирода?
Я. Ч.: Вопрос сложный. Раньше считалось, что печка построена при Ироде или при римлянах, то есть при римском гарнизоне, который держал крепость. Сейчас она передатирована на тот слой, который относится к временам беженцев. Но построена она, так или иначе, по римским канонам, это не местная печка.
Вопрос из чата: Сохранилось ли растение?
Я. Ч.: Мы не знаем. Возможно, что и сохранилось, просто мы не знаем, что это тот самый опобальзам.
С. П.: Назначили хурму этим растением.
Я. Ч.: Хурму назначили напрасно. Хурма просто называется тем же самым словом (афарсемон), но это, конечно, не она, хотя мы любим хурму.
С. П.: У меня был ещё один вопрос. В передаче Иосиф Флавий уподобляется Танаху в плане взаимодействия с археологией. Гай Штибель говорит, что для обсуждаемого периода Иосиф Флавий является своего рода Библией, главным письменным источником. Все обсуждают — верить ему, не верить, подтверждается археологией, не подтверждается. Вы, вероятно, сталкивались с Иосифом Флавием во многих местах, не только в Масаде.
Я. Ч.: В Иерусалиме, конечно.
С. П.: И что вы скажете? Ваше слово.
Я. Ч.: Я вам так скажу: археологам не угодишь. Нет письменных источников — они жалуются, хотя могли бы опираться на одну только археологию. Есть источники — тоже плохо. Много источников — совсем плохо, потому что они друг другу противоречат. Иосиф Флавий даже как будто сам себе противоречит в разных произведениях. В «Иудейской войне», например, Иерусалимский храм описан определённым образом, а в «Иудейских древностях» — слегка по-другому. Раньше было принято в Израиле обличать Иосифа Флавия за коллаборационизм. Даже показательные суды в школах устраивали над Флавием.
Я очень за Иосифа Флавия. Я ему, во-первых, сочувствую по-человечески, во-вторых, нам повезло — не будь у нас Флавия, как его нет у других римских провинций, мы бы имели бледный вид. Гай справедливо отметил, что Иосиф Флавий — уникальный автор, потому что, как правило, история доходит до нас в пересказе победителей, а у Флавия — история побеждённых. История, составленная для победителей, но написанная побеждённым и с полным сочувствием к побеждённому. Попытка показать победителям, кого, собственно, они победили, как велика эта победа.
Постепенно всё утрясается. Чем больше мы копаем, даже в Иерусалиме, тем лучше видим, что он себе не противоречит — мы или копали не там, или читали неправильно. Мы верим Иосифу Флавию. Конечно, он автор своего времени, и вкладывает в уста своих персонажей патетические речи, слегка преувеличивает цифры — но таково свойство любых древних исторических памятников.
Вопрос из чата: Раскопки Уши закончены?
Я. Ч.: По-моему, нет. Уша — это поселение в Галилее, где некоторое время находился Санхедрин. Раскопки в Уше — часть проекта «Дороги Санхедрина». По-моему, процесс там спланирован так, чтобы копать с молодёжными и школьными группами ещё долгие годы. Мне кажется, что они не закончили.
С. П.: А вот, кстати, про археологический туризм я хотел спросить. Вы рассказали очень интересную историю о том, как археологические раскопки практически обслуживают туристическую тропу. В последнее время есть такая популярная форма туризма, как туристические раскопки. То есть ты можешь записаться в экспедицию, купить тур, условно говоря, в котором ты сам копаешь, становишься на время археологом. Это такой сейчас тренд?
Я. Ч.: Это давно уже тренд. Среди волонтёров, приезжающих на раскопки, часто встречаются люди, которые рассказывают, что они копали ещё с Игаэлем Ядином — на Масаде, или в Хацоре, или в Мегидо. Туризм и археология взаимосвязаны, но это не всегда полезно. Для археологии туризм — это не только хорошо, но и плохо. Подумаем о несчастных Помпеях, через которые проходит чуть ли не миллион посетителей в год. Какой вред и урон они наносят древним памятникам — поневоле задумаешься. На Масаде тоже были случаи, когда нерадивые посетители отколупывали куски фресок со стен. Кроме того, археология волей-неволей способствует созданию новых посещаемых мест, но это отдельная сложная тема.
Конечно, хочется, чтобы туристы посещали археологические памятники, а не одни лишь святые места. Если турист будет пятнадцать лет подряд приезжать сюда на месяц-другой, то сможет посетить весь список национальных парков. Их несколько десятков, часть из них совсем не посещаемые, и очень зря. А если ещё по другим местам пройтись, то жизни не хватит. Здесь много интересной археологии, причём любых эпох — ветхозаветных времён, времён Второго храма, то есть римского периода, и так далее.
С. П.: То есть хватит ещё на много лет.
Я. Ч.: Хватит, да, можно уже больше ничего не копать.
Елизавета (зрительница): Здравствуйте, добрый вечер. Огромное спасибо за эту встречу, выбор лекторов и комментаторов прекрасен. У меня не вопрос. К сожалению, вопросов не возникло. Видимо, у меня нет того уровня глубинных знаний по археологии, чтобы получились вопросы. У меня просто замечание по ходу дела, касающееся сферы Галахи. Меня потрясла история про гет. В этой истории я услышала ответ на вопрос, который я не успела задать Эфрат.
Эфрат во вступлении к лекции рассказывала про синхронность забот людей эпохи Масады и нас сегодняшних. Я хотела спросить: есть ли какие-то конкретные факты? И когда прозвучала история про гет, я сразу вспомнила о похожих случаях в Варшавском гетто — это фактически ещё наш век. В период перед депортацией пара принимала такое решение, чтобы избежать ситуации, которая в еврейской Галахе называется мацав агуна, — это когда мужчина погибает, и никто не знает места его гибели, то женщина остаётся в проблематичном статусе. И Эфрат прокомментировала историю с гетом в том смысле, что, как ей кажется, гет давал надежду на будущее. Да, возможно, там появилась новая любовь, поэтому возникла необходимость в разводе, но мне кажется, что эти люди жили ежедневно в подспудном ожидании трагического конца. И в этой истории с гетом у женщины появлялась возможность — в случае, если она выживет — продолжить жизнь, дать жизнь следующему поколению. Меня потрясла персонификация истории. Это всё, что я хотела сказать. Это не вопрос. Извините.
Я. Ч. и С. П.: Нет-нет, спасибо, очень интересно.
Елизавета: И ещё я хотела сказать. Уважаемая Яна, обожаемая Яна, вы так охарактеризовали с горчицей этого доктора Гая Штибеля! Когда я рассказываю о вас людям, которые вас ещё не знают, я говорю: «Яну Чехановец можно слушать обо всём, если она даже прочтёт телефонную книгу, это тоже будет захватывающе интересно». Всего доброго!
Я. Ч.: Спасибо. Про горчицу — это был совершенно конкретный пример, потому что одна из последних статей Гая Штибеля посвящена горчице и горчичным зёрнам. И это всё каким-то образом связано с Масадой. Горчица — казалось бы, что тут интересного. Вот так я могу слушать Гая Штибеля, который читает телефонную книгу.
Елизавета: Нет, я сейчас ещё одно скажу и пойду. Сегодня, когда уважаемый Семён Парижский делал вступление, я смотрела на вас и понимала, что на вашем лице идёт синхронный перевод, я испытывала большое наслаждение. Вы даже можете телефонную книгу не читать.
Я. Ч.: Это профессиональная деформация, я когда-то занималась переводом субтитров.
Елизавета: Это прекрасно. Если вы хотите что-то про моё замечание по Галахе сказать…
Я. Ч.: Хочу, да. Во-первых, спасибо. Гай говорил, что благодаря подобным артефактам их жизнь становится для нас ближе и понятней. А ещё — посттравматический синдром, в котором живёт весь еврейский народ, и то, что весь мир против нас, и вот мы сидим такие одинокие на этой горе… Всё это превращает история Масады в очень актуальную.
Но мне хотелось бы возразить вам по поводу того, что все эти люди жили в трагическом ощущении конца. Семейные бумаги, в том числе этот самый гет, нашлись в контексте 132–135 годов, времён восстания Бар-Кохбы. То есть не сама женщина, которая развелась, а кто-то из её потомков таскал с собой все нужные бумаги, в том числе это разводное письмо. Мне кажется, что трагическое мироощущение людям древности было свойственно в меньшей степени, чем нам.
С. П.: Но идея таскать бабушкин гет — она до сих пор актуальна, для консульства.
Я. Ч.: Конечно, например, для консульской проверки. Или чтобы доказать, что с детьми всё в порядке — кто когда родился, прошло девять месяцев или не прошло. Бумаги — нужны. Папирусы и пергаменты нужны не меньше. А что касается развода — это мы знаем, чем там всё кончилось, а они вряд ли об этом всерьёз задумывались. Развод мне кажется оптимистическим аккордом на фоне приближающегося конца света. Но не факт, что всё происходящее казалось им концом света. К такому выводу можно прийти, если ориентироваться не на археологию, а на речи Эльазара Бен Яира и его друзей по партии. Им казалось, что они сейчас всех перебодают и победят.
Светлана (зрительница): Добрый вечер, Яна, добрый вечер, Семён, спасибо большое. А можно я вернусь к Византии, к лавре Масады? У меня бытовой вопрос, прозаический. На мозаичных полах в церквях мы часто видим углубление, недалеко от входа. Я слышала различные варианты ответов. Яна, что вы можете сказать как археолог — для чего оно там? Каково его предназначение? Спасибо большое.
Я. Ч.: Позволю себе сказать с полной уверенностью — я знаю, в чём его предназначение. И нет, это не углубление для утаивания головы Иоанна Предтечи. Это круглая ямка в мозаичном полу, имевшая вполне практическое назначение, которая располагалась возле входа в церковь или в притвор перед церковью. Там стоял сосуд с водой. Мы очень часто эти сосуды находим в этой самой выемке, в этой ямке. Чтобы он не катался, не качался, а стоял плотно, как будто вкопан в пол. Вот и всё.
Светлана: То есть чисто практическое предназначение. Для омовения рук и всего чего угодно, даже можно на пол выплеснуть и помыть. Спасибо вам большое.
Все беседы второго сезона:
Черная дыра израильской археологии
Ирод: архитектура и злодейство
Что раскопали на горе Геризим?
Альтернативный еврейский храм в Египте
Почему Курманские свитки остаются сенсацией?
Как проникнуть в мысли людей древности?
Масада и мифология современного Израиля
Восстание Бар-Кохбы — героизм или ошибка?
